Да, я потрясена и подавлена.

В глубине спальни я увидела Ричи. Его темно-оливковые глаза были полны слез. Он задыхался, всхлипывал, с трудом подавляя рыдание, и я едва разобрала, что он говорил.

— Не могу поверить, что я сказал тебе это, Рози, — смахнув слезы ладонью, он начал громко всхлипывать.

— То, что со мной происходит, это… — его грудь вздымалась, он вновь зарыдал, не в силах сдержать себя, — это звучит слишком банально…

— Ричи, пожалуйста, скажи…

— … но я впервые за многие годы чувствую, что живу по-настоящему.

Позднее утро было знойным и приторным от запаха жимолости и словно говорило, что наши занятия любовью летними жаркими ночами ушли в прошлое. Эта песня пелась уже не для меня. Несмотря на жару, меня знобило, и я набросила плед себе на плечи. Мне действительно было холодно, но вместе с тем я испытывала бессознательную надежду, что я выгляжу в этом пледе очень красиво и что все образуется.

Но я так не выглядела.

А Ричи выглядел.

С зачесанными назад чуть седеющими волосами, легким загаром преуспевающего человека, в сшитых на заказ белых слаксах, махровой белой рубашке и блестящих мокасинах он выглядел именно как бывший муж, который только что отделался от бывшей жены. Но лицо его было мокрым. А слезы — настоящими.

— Рози, мне очень жаль.

Я не могла и думать об отмщении. Я только рыдала. А он топтался вокруг меня. Выяснение отношений было слишком мучительным или продолжалось дольше, чем он рассчитывал, поскольку, видимо, у него была назначена встреча за обедом.

— Ричи, — всхлипнула я, — оставь ее…

И тут же быстро исправилась:

— Рик, пожалуйста… Я очень люблю тебя.

Но было уже слишком поздно.

Тем летом я прошла все стадии унижения брошенной жены. Истерия. Оцепенение. Надежда: конечно, Ричи бросит свой перспективный, успешный, широкомасштабный финансовый бизнес ради прежней карьеры учителя английского языка в провинциальной школе. Отчаяние: я засыпала по ночам только со снотворным, я обманывала гинеколога, жалея, что выписанный им рецепт не остановит мою жизнь навсегда.

Я осталась совершенно одна: Муж ушел. Дети выросли, у них была своя жизнь. Наш гончий пес Ирвинг умер в начале августа. Я бродила по дому, а слезы, как только я вспоминала горячее тело Ричи, тепло детей, холодный и влажный нос Ирвинга, наворачивались мне на глаза.

В конце концов, мои переживания тоже были занятием. То в памяти вставал наш небольшой домик на Кейп Код, с типичной небольшой кухонькой, открытыми всем ветрам окнами, кривыми баскетбольными кольцами на лужайке и гаражом на одну машину. То мы находились уже на две с половиной мили севернее, в величественном георгианского стиля доме конца XVIII — начала XIX века, расположенном в самом центре Лонг-Айленда, в стране «Великого Гэтсби». И название у него было соответствующее — Галле Хэвен — Убежище Чаек.

Я бродила по дому, как ночной бродяга, в длинной футболке нью-йоркского шекспировского фестиваля, черных трусиках и носках авиакомпании «Пан Американ», оставшихся после нашей последней поездки первым классом в Лондон (после того, как Ричи разбогател, мы стали летать Конкордом). Вряд ли мой вид соответствовал респектабельности Галле Хэвена. Но такой же я была и в ту роковую ночь.

Роковая? По правде говоря, она не казалась более зловещей, чем все остальные. Когда мы переехали, Ричи заменил на своем ночном столике современный будильник с радио старинными бронзовыми часами — и я никак не могла понять, ни в какое время я проснулась, ни что меня разбудило.