Сообщение ИТАР – ТАСС

Только недавно в самом центре Москвы был открыт международный фонд социально-экономических и политических исследований, который был назван «Горбачев-фондом». И вот теперь он сидел здесь. Кажется, все как раньше. Но на самом деле, конечно, все не так. Сюда почти никто не звонит, не пытается узнать его мнение. Отсюда он не может влиять на судьбы всего мира, как это было в течение последних шести лет, когда взоры всего цивилизованного человечества были прикованы прежде всего к его действиям и высказываниям. Сразу после этого оказаться словно в вакууме – не просто тяжело. Он ведь стал генеральным секретарем уже после того, как семь лет работал секретарем ЦК КПСС, а до этого еще восемь лет был первым лицом в огромном Ставропольском крае. Он привык, что его появление электризует людей, заставляет всех собраться, прислушиваться к его мнению. Если исключить из памяти последние несколько месяцев, это было успешное и достаточно быстрое восхождение на вершину власти.

Он привык к своей роли ведущего, к роли человека, от решения и слова которого зависят миллионы людей. Если не вспоминать последние несколько месяцев... Хотя весь последний год был не самым лучшим в его жизни. Сначала события в Вильнюсе и Риге, которые осудил весь мир. Потом эта изнурительная борьба на пленумах ЦК, когда каждый раз его могли снять с должности генерального секретаря. Практически каждый пленум мог стать для него последним. При воспоминании об этом противостоянии у него всегда портилось настроение.

Как дружно они его ненавидели! Как иногда срывались, начиная оголтелую критику, готовые не просто снять его с должности, а растоптать, уничтожить, разорвать... Им казалось, что он покушается на их привилегии, на их права, на их завоеванные позиции. Среди них было мало людей, искренне верящих в прежние идеалы. И он знал это лучше других – ведь вся громоздкая структура власти еще работала, и он получал объективную информацию на каждого из своих оппонентов, на каждого из тех, кто так рьяно его ненавидел. Они тоже были далеко не ангелами.

Затем – августовские события... Он действительно считал, что, подписав Союзный договор, сумеет хотя бы таким образом сохранить уже распадающийся Советский Союз. Конечно, он знал о предложении своего ближайшего окружения о введении чрезвычайного положения и был осведомлен о том, что они все были против заключения Союзного договора. Он тоже не очень хотел его подписывать, но в тех условиях у него просто не оставалось другого выхода. Республики одна за другой готовились выходить из состава Союза. Нужно было либо вернуться к прежней тоталитарной системе, либо окончательно отпустить всех. Возвращение к старому было уже просто невозможно. Только ценой большой крови можно было снова собрать распадающуюся страну в единое целое. Отпускать республики означало стать первым и последним главой государства, при котором огромная страна начала свой распад. Он пытался маневрировать, пытался удержать их от подобных решений. Но после того как в Берлине советские танки остались в ангарах и пала Берлинская стена, все остальное было уже вопросом времени. Люди осознали, что времена изменились. Уже никто и никогда не посмеет выводить танковые колонны против собственного народа. И если попытки в Литве и в Риге закончились кровью, августовский путч уже напоминал дешевый водевиль, при котором погибли трое случайно задавленных молодых людей.

Павлов будет вспоминать, что семнадцатого августа он полчаса доказывал президенту необходимость отложить подписание Союзного договора и ввести чрезвычайное экономическое положение, чтобы спасти экономику страны от полного развала. Лукьянов даст показания, что вопросы введения чрезвычайного положения обсуждались еще в марте девяносто первого года.