Все больше датчан наседало, мы отступали, наши ряды прогибались, потому что датчане отжимали наш правый фланг со стороны болота, но Леофрик удерживал врагов до тех пор, пока мы не развернулись спинами к горящим кораблям. Я ощутил исходящий от судов жар и подумал, что здесь мы и умрем; умрем с мечами в руках и с жаром огня за спиной.

Яростно обрушившись на рыжебородого датчанина, я попытался разбить его щит, в то время как Ида справа от меня упал на землю, его кишки выползали через разрез в кожаном доспехе. Датчанин надвинулся на меня сбоку, я ткнул Осиным Жалом ему в лицо, присел, приняв его топор на ломающийся щит, крикнул англичанину сзади, чтобы тот закрыл брешь в строю, и ударил Жалом датчанина с топором по ногам, проткнув ему лодыжку; чье-то копье тут же вонзилось ему в висок. Я с громким воплем кинулся на наседающих датчан, но места для драки не было, ворчащая масса людей рубила, колола, умирала, истекала кровью – и тут появился Одда.

Олдермен ждал, пока датчане столпятся на берегу, ждал, пока они начнут давить друг друга в стремлении до нас добраться, и только тогда вывел армию с холма Синуита. Англичане явились как гром среди ясного неба, с мечами, топорами, серпами и копьями.

Когда враги увидели их, раздались тревожные крики, и почти сразу я ощутил, что меня уже не давят так, как раньше: датчане разворачивались навстречу новой угрозе. Я ткнул Осиным Жалом кому-то в плечо, клинок вошел глубоко, наткнувшись на кость, но человек вывернулся, вырывая короткий меч у меня из рук. Я выхватил Вздох Змея, крича своим воинам, чтобы они лупили негодяев.

– Это наш день! – орал я. – Один дарует нам победу!

Теперь – вперед! Вперед, в общую свалку. Бойтесь людей, обожающих битву. Равн говорил, что лишь один человек из трех или даже четырех – настоящий воин, остальные дерутся неохотно, но я выяснил, что лишь один из двадцати любит биться. Такие люди наиболее опасны как самые умелые, это они отделяют души от тел, и их надо бояться. Я был из таких и в тот день у реки, когда прилив смывал кровь под пылающими кораблями, позволил Вздоху Змея спеть свою песню смерти. Я запомнил из этой битвы немного, только ярость, вдохновение и смерть. Подобные моменты воспевают скальды: вершина сражения, с которой движешься к победе... И смелость покинула датчан. Они-то думали, что побеждают, думали, что загнали нас в ловушку, под горящие корабли, думали, что вот-вот отправят наши души в загробный мир, и вдруг на них ураганом накинулся фирд Дефнаскира.

– Вперед! – орал я.

– Уэссекс! – ревел Леофрик. – Уэссекс!

Он рубил топором, валя на землю датчан, уводя команду "Хеахенгеля" от кораблей.

Датчане отступали, пытаясь от нас спастись, и теперь мы выбирали себе жертвы.

Вздох Змея был безжалостным в тот день. Удар щитом, чтобы лишить врага равновесия, выпад клинком вперед и вниз, укол в горло – и к следующему врагу. Я загнал одного кричащего датчанина в тлеющие останки лагерного костра и убил его. Некоторые кинулись к уцелевшим кораблям, спуская их на воду, но Убба все еще не сдавался, он громогласно велел своим воинам построить новый клин и защищать корабли. Сила Уббы была так велика, а гнев так могуч, что новый клин построился.

Мы жестоко ударили в него, рубили мечами, топорами, метали копья, и снова вокруг не осталось свободного места, только толкающаяся, стонущая, дурно пахнущая толпа. Но на этот раз отступали датчане – шаг за шагом, – а присоединившиеся к нам люди Одды окружили врагов и теперь били по ним железом.