|
– Весталка? – переспросил Росс. – Ну да, одна из девственниц-весталок. – Я про них мало что знаю, но в Уффици осенью открывается выставка под названием “Весталки”. – Тогда давайте я вам расскажу поподробнее. – Она подошла к нему. – В Древнем Риме девственницы-весталки были хранительницами храма Весты, богини дома и семьи. Древние римляне считали, что семья – основа государства, поэтому весталки обладали большим влиянием. На улицах все их приветствовали, в Колизее им предоставлялись лучшие места. Из женщин Рима только им одним разрешалось владеть собственностью. – Получается, это были первые свободные женщины древнего мира? – Не совсем так. – Она взглянула на картину. – Они обязаны были соблюдать три правила. Во-первых, они целиком и полностью посвящали себя богине Весте. Во-вторых, в их обязанность входило постоянно поддерживать огонь в храме. И в-третьих, они должны были отказаться от личного счастья и принять обет целомудрия. Она немного помолчала и продолжила: – Если они нарушали этот обет, им грозила суровая кара. Их возлюбленных хлестали бичами до смерти у них на глазах. А самих их отводили на поле проклятых, сажали в подземную пещеру. Давали им масляный светильник и буханку хлеба и хоронили заживо. – Она рассказывала это, устремив взгляд куда-то вглубь картины, словно вспоминала то, чему сама была свидетельницей. – Их родственникам запрещалось даже оплакать их. Они умирали в одиночестве, оставленные всеми. Росс снова посмотрел на картину: – Почему вы решили написать павшую весталку? – Сама не знаю. Мне хотелось понять, как можно жаждать любви так сильно, чтобы поставить на карту все, даже собственную жизнь. – Значит, такое действительно случилось – одну из них похоронили заживо? – Не одну, а восемнадцать. – Восемнадцать? – изумленно переспросил Росс. – Да. Хотя одна пострадала за то, что ее изнасиловал император. Вот такая несправедливость. – Да уж. – В этом мире всегда существовали двойные стандарты. Россу показалось, что она имеет в виду что-то другое. – Может, начнем? – предложила она. Он подошел к стулу, стоявшему напротив мольберта. – Мне сюда? – Да. Просто сядьте, как вам удобно. – Она дала ему книгу, навела на него лампу, включила лампу у мольберта и выключила верхний свет. – И как это обычно происходит? – спросил Росс. – Сначала я делаю карандашный набросок. Потом, уже без вас, я прорисую фон. А после нескольких сеансов напишу ваше лицо. – Сколько это займет времени? – Это зависит от того, сколько вопросов задает модель. – А в моем случае? – Лет десять, – усмехнулась она, села за мольберт и всмотрелась в его лицо. – Ну все, я готова. Она начала рисовать. Карандаш легко шуршал по холсту. – Я хотела извиниться за прошлый вечер, – сказала она смущенно. – Я все это на вас вывалила… – Я вас уверяю, что замечательно провел время. Искренний разговор всегда интересен. – По-моему, вы говорите это из вежливости. Мой муж считает, что американские женщины чересчур разговорчивы. В данном случае так оно и было. Но это такое удовольствие – беседовать со взрослым человеком по-английски. Однако я заметила, что всякий раз, когда я спрашивала о вас, вы меняли тему. – Мне нечего рассказать. – Неужели? Вы уехали в чужую страну, один, собираетесь остаться здесь навсегда, и вам нечего рассказать? – Разве что самую малость, – усмехнулся Росс. |
