|
На оконечности острова я обнаружила маленький треугольный парк. Он походил на выкрашенный зелёной краской носовой кубрик морского судна, чья корма гордо разрезала мутные воды древней Сены, омывавшие огромный город. Я прошла через парк, держа руки в карманах и изображая праздношатающуюся туристку, но затем увидела нечто исключительно странное и почти тревожащее — ступени, ведущие вниз между глыб грубо обтёсанного белого камня. Я на мгновение остановилась, потом решила спуститься по ним к реке. Я оказалась в огороженном дворике, откуда, в принципе, можно было выйти к воде, но этот единственный выход был перекрыт каким-то перекошенным сооружением из воронёной стали. Мне стало не по себе. В строгой геометрии постройки было что-то внушающее ужас, принуждавшее чувствовать себя маленьким, слабым и беззащитным. Нависавшие надо мной белокаменные глыбы наводили на мысль о том, как хрупки под ними будут человеческие кости. Я была здесь совсем одна. Почти инстинктивно я попятилась назад, в сумрак перехода, ведущего обратно в залитый солнцем парк.
Это был Мемориал Депортации. Я помню, как тысячи тусклых огоньков, расставленные рядами, озаряли туннель, помню торжественные слова, вырезанные на камне в отдалённом углу дворика… Это поразило меня до глубины души. Больше ста лет минуло с тех пор, но холод того места до сих пор живёт во мне; он пробирается по моему хребту, когда я диктую эти слова; я стираю и снова пишу их на планшете, и кожа моя покрывается мурашками. Впечатление это не ослабевает со временем; подробности той прогулки столь же свежи в моей памяти сейчас, что и спустя лишь несколько часов, и я знаю, что они будут со мной в час моей смерти.
3.2 Всего лишь очередная жертва двойных стандартов
Я вышла оттуда в каком-то отупении. Но и злилась тоже. Я злилась на них за то, что они сумели так зацепить меня, поразить в самое сердце. Конечно же, я была зла и на их глупость, их маниакальное варварство, их склонность к бездумным поступкам, животную покорность, ужасающую жестокость. На все чувства, о которых и должен был напоминать мемориал. Но всего более я была поражена тем, как этим людям удалось создать столь выразительный символ собственных кошмарных деяний. Как смогли они вложить столько человечного в напоминание о бесчеловечном? Я и подумать не могла, что им такое под силу. Все книги, прочитанные мной, все фильмы, просмотренные на борту корабля, не могли подготовить меня к такому. А я не любила попадать впросак. Я покинула остров и прошлась по правому берегу реки до Лувра, побродила по его галереям и выставочным залам, глядя на произведения искусства и не видя их. Я просто пыталась прийти в себя. Наконец я проделала небольшое упражнение по размягчению мгновения (Это выражение практически не поддаётся адекватному переводу. — Примеч. дрона.) , и, готовясь предстать перед Моной Лизой, уже практически взяла себя в руки. Джоконда несколько разочаровала меня — такая маленькая, тёмная, вся в окружении людей, камер и охранников. Девушка безмятежно улыбалась из-под защитного стекла. Я не нашла где присесть, и постепенно у меня разболелись ноги. Тогда я отправилась в Тюильри, прошла по широким пыльным аллеям между маленьких деревьев и наконец отыскала восьмиугольный пруд со скамейками вокруг него, — дети и их воспитатели запускали в плавание модели яхт. Я какое-то время наблюдала за ними. Любовь. Может быть, дело в ней? Неужели Линтер был кем-то очарован, и кораблю пришло в голову, что он может не захотеть вернуться? Хотя с этих слов начинается не одна тысяча романтических историй, ещё не факт, что этого не могло произойти взаправду. Я сидела у восьмиугольного пруда, размышляя обо всём этом, и ветер, разметавший мою причёску, не забывал трепать и лоскутные паруса яхт. Игрушки носились по неспокойной глади пруда, сталкивались с его стенками, попадали в перемазанные ручонки круглолицых детишек, которые немедля спускали их обратно. |
