«Наше… — отметила про себя Катя. — Они здесь назвали дело ее мужа своим? Но почему? А может, и они тоже отчасти причастны к делам, за которые теперь будут судить ее мужа?..» И ее тут же неприятно кольнуло открытие того, что она, возможно даже впервые в жизни, мысленно назвала Савина не Николаем, не Колей, не Николаем Анисимовичем, что иной раз случалось, а нейтральным и каким-то третьестепенным словом «муж». «Но, во всяком случае, — сразу поправила себя Катя, — он будет теперь хотя бы не один… Ну, во-первых, его коллеги… А потом, Игорь же уверенно сказал, что после таких событий жизнь Николая пойдет по совсем другому пути… А Игорю верить можно. И нужно, потому что иначе нельзя, потому что она вся была наполнена сейчас им, и только им. Нельзя любить человека, которому не веришь. Теперь Катя отлично поняла смысл этой банальной, в общем-то, фразы. А ведь раньше жила и думала, что можно…

Наверное, она хотела сказать себе: можно думать, что любишь. К сожалению, так часто бывает.

5

Юрий Петрович Гордеев заметил с приветливой улыбкой, что такого количества «звезд» стены его кабинета, в которых он провел уже, можно сказать, годы, он никогда не видел. Это к тому, что гости, представляясь по очереди, повторяли: «Полковник Шляхов», «Полковник Рудак», «Полковник Титов», «Полковник… полковник… полковник…».

Шутка понравилась. Гости расселись и приступили к сути дела.

Гордеев смотрел на женщину — несколько странно смотрящуюся, возможно, даже чужую в этой компании — и думал о том, что, если бы судьба на одном из своих перекрестков случайно представила ему ее, уж он бы — сто очков вперед! — ни за что не упустил такого шанса!

Она была прекрасно, на его взгляд, сложена, не слишком полная и не худая, а именно в меру, то, что особо нравилось Юрию Петровичу, по-своему загадочна, словно несла в себе недоступную другим тайну. Ее полагалось называть пострадавшей стороной, но как-то язык не поворачивался, потому что она вовсе не представлялась Гордееву сломленной горем женой арестованного и обвиненного в шпионаже некоего подполковника. Больше того, ему показалось на миг, впрочем, Гордеев мог и ошибаться, что вся эта история, да и приход к нему в адвокатскую контору касается ее лично далеко не в главной степени, что у нее есть куда более важные в жизни дела, а все остальное, включая защиту мужа, тщательно соблюдаемая ею формальность.

А в общем, подвел краткий итог своим не менее кратким наблюдениям Юрий Петрович, кто их всех знает, этих жен полковников и подполковников-гэбистов, чем они живут, о чем думают, что их больше всего волнует. Не исключено, что прежде всего собственное спокойствие. Тогда это хоть что-то объясняет.

Излагая существо дела, полковник Шляхов едва не совершил тактическую ошибку, хотя и, как говорится, из самых лучших побуждений. Он сказал о том, что следователь Головкин уже настойчиво предлагал Екатерине Юрьевне воспользоваться услугами адвоката Эделя, но они, коллеги Савина, воспротивились. И, как человек, любящий во всех вопросах полную ясность, стал объяснять почему.

Конечно, лестно слышать похвальные речи о себе, особенно когда их источником является какое-либо видное в общественном смысле лицо. Но это ли обстоятельство должно быть поводом к тому, чтобы взваливать на себя защиту человека, который будет, возможно, обвинен, ни много ни мало, в предательстве Родины? Во всяком случае, до полной своей ясности, с чем придется столкнуться в процессе защиты, давать свое твердое согласие не очень хотелось.

К тому же Гордеев неплохо знал Ефима Эделя, представлял себе его несомненные достоинства, такие, как красноречие, въедливость, аккуратность во всей этой канцелярщине, которую сам Юрий Петрович только терпел.