— Чернь, простой народ, — устало сказал Бурьянов.

   — Профессора, учёные, вельможи, князья, артисты, писатели, — убеждённо сказал Троцкий. — Дайте нам только отвести подальше христианскую мораль и все полетит кувырком. Дайте разбить людей по партиям и перессорить партии между собой и тогда всё будет готово.

   — Откуда у вас такая уверенность? Кто тот старик, которого я видел третьего дня на берегу озера и который непонятным для меня образом исчез?

   — Отвечу на всё, насколько могу. Я присяжный поверенный. Я жид. Жид, которому в гимназии соседи складывали угол полы мундира и показывали свиное ухо, которого преследовали в университете, которого на Невском, во время демонстрации, казак избил нагайкой, которому постоянно грозили чертой оседлости, но не довольно ли? Я поклялся, что будет день, когда молодёжь, студенты и гимназисты будут восторженно приветствовать меня и носить на руках, будет день, когда казаки будут повиноваться мне и станицы изберут меня своим почётным казаком. Будет день, когда мы с вами, товарищ, станем царями вселенной! А вы нам нужны, как знамя, как человек, у которого, что ни фраза, то формула. Но, погодите, товарищ, — прихлёбывая коньяк и блестя глазами воскликнул Троцкий, — девушки лучшего общества будут приходить ко мне и отдаваться мне, а я буду терзать и мучить их на глазах братьев и женихов!

   — Это мне нравится, — сказал Бурьянов, — это идейное сладострастие. Это не разврат, а что-то высшее.

   — Теперь вы знаете, кто я. Я — царь иудейский, я царствующий жид и я сумею показать гоям, что значит владычество жида. Кто послал меня?.. Его я не могу назвать. Он один из великих мудрецов, которым дано править миром. Это вождь социализма, это тот, кто сумеет достигнуть величайшего равенства людей — всех людей сделать рабами, всех поставить на скотское положение.

   — А потом? — спросил Николай Ильич.

   — Потом? А что нам до того, что будет потом? На наш век хватит. Погибла Ниневия и Вавилон, рухнул Египет, а его ли культура не была высока, погибли Греция и Рим с его изнеженным развратом и великолепными легионами, — ну что же, погибнет, обратится в прах Россия, Германия, порастёт бурьяном и по провалившейся мостовой будут ходить путешественники и с удивлением смотреть на остатки зданий и будут говорить: «Как тогда умели строить?» — Вам жалко?

   — Ничуть, — сказал Бурьянов.

   —  И мне не жалко. Почти два тысячелетия накапливалась могучая европейская культура — протрём глаза накопленному капиталу и спустим все до последнего гроша. А! Какой сверкающий апофеоз будет всей мировой истории!

   — Нам нужны помощники, — сказал Бурьянов.

   — У вас они есть. Коржиков со своим фантастическим сыном, Любовин — это люди, которые верят вам, дышат вами, с ними вы сделаете всё, что хотите.

   — Хорошо, — сказал Бурьянов. — Ваша идея мне нравится. Люди говорят: «через бездны к звёздам», ну я скажу иначе: подойдёмте к пучинам, к безднам, раскроем тайну бытия и посмеёмся.

   — Посмеёмся, Николай Ильич...

Троцкий небрежно протянул руку Николаю Ильичу и вышел. С этого дня они почти не расставались.

Коржиков ещё раз посмотрел на пышащий красными красками дом Бурьянова и задумчиво покачал головой.