Она проехала по Лейкадия-бульвар на запад мимо старых бунгало, прятавшихся за пиниями и инжировыми деревьями, от новой приподнятой мостовой, потом пересекла железнодорожные пути и свернула направо, на широкую улицу, на разделительной полосе которой росли большие старые эвкалипты; миновав несколько кварталов с темными еще витринами магазинов, где продавались доски для серфинга и винтажная одежда, она еще раз свернула, теперь налево, в одну из улочек, взбиравшихся на горку, по другую сторону которой лежало море. Рокот мотора ее машины отдавался эхом от заборов и ворот закрытых гаражей.

Участок на обращенной к морю стороне Нептун-авеню закрывала длинная стена из дикого камня, из-за которой выглядывали кроны перечных деревьев. Около въезда на частную подъездную дорожку, возле мощной сосны, оплетенной оранжевой рудбекией, женщина съехала на гравийную обочину и заглушила мотор. Ранним утром улица была пуста, если не считать пары густо покрытых росой автомобилей, припаркованных по сторонам дороги, и совершенно безмолвна – здесь не пела ни одна птица, и даже шум прибоя у подножия обрыва воспринимался как медленная, почти инфразвуковая пульсация.

Она вылезла из машины с застывшей на лице злой ухмылкой и, выпрямившись, принялась расстегивать ремень джинсов, шепча себе под нос: «Не волнуйся, девочка, это лишь нога, только и всего! Нога – это же просто предупреждение, да и вообще, он сам однажды ранил себя в ногу только лишь для того, чтобы получить повод для разговора с какой-то леди, – да-да, взял и выстрелил себе в ногу этим самым гарпуном. Так что ему не привыкать, уверяю тебя». Она расстегнула «молнию» на ширинке и спустила до щиколоток джинсы, явив миру белые трусики с вышитой спереди красной надписью «ВОСКРЕСЕНЬЕ», а заодно и выкрашенный в зеленый свет двухфутовый трезубец, примотанный клейкой лентой к колену и бедру.

Три острия короткого алюминиевого гарпуна не имели зубцов, а на древке толщиной с карандаш были вырезаны три диагональные канавки. Там, где острия упирались в загорелую кожу и оставили неглубокие порезы, обильно выступила кровь, и она не сдержала вздоха облегчения, когда размотала скотч и сняла с тела гарпун. Прижав его локтем к боку, она снова намотала скотч на бедро, чтобы прикрыть порезы, натянула джинсы и застегнула ремень.

После этого она воткнула гарпун в землю, достала с заднего сиденья аккумуляторный шуруповерт «Макита» и кусок белой фанеры размером ярд на ярд с надписью, сделанной черными пластмассовыми буквами-наклейками; инструмент резко и коротко зажужжал, и на стволе сосны появилась табличка, гласившая:

ПОКОЙСЯ С МИРОМ,

«МАЛЕНЬКИЙ ХРОМОЙ МОНАРХ»,

ПРАВИВШИЙ ЛЕЙКАДИЕЙ, А ДО ТОГО – САН-ДИЕГО, СОНОМОЙ, ЛАС-ВЕГАСОМ И ОТДАЛЕННЫМИ КРАЯМИ.

Она немного постояла на покрытом росой гравии, держа в руке «Макиту», продолжавшую бестолково сверлить утренний воздух своим зудящим шумом, и глядя на табличку с тупым недоумением. Ее пальцы разжались, машинка упала на гравий и, наконец, затихла.

Женщина вяло подошла к торчавшему из земли гарпуну, выдернула его и, обогнув сосну, направилась по немощеной подъездной дорожке прочь от улицы.

На Голливудском бульваре вышедшие с рассветом или еще не ушедшие проститутки и наркодилеры хватались за стены и паркоматы, чтобы не упасть, когда тротуары, и без того просевшие из-за ошибок при прокладке туннелей метро, внезапно опустились еще на полтора дюйма.

На противоположной стороне автострады от Колмы, серого городка-некрополя на полуострове Сан-Матео, куда переместили все захоронения из близлежащего Сан-Франциско, беременная женщина, завернувшаяся в простыню и выкрикивавшая бессмысленные стихи по-французски, выбежала на проезжую часть 280-го шоссе.

В районе Оушен-Бич, на западном побережье Сан-Франциско, внезапно налетевшая буря взбудоражила прибой, развела волнение с самых неожиданных углов и поломала длинные чистые линии волн.