Арментроут думал, что теперь знает, почему смерть короля-рыбака уничтожила всех призраков в Южной Калифорнии. Лишенный жизни глубокой зимой, убитый король-рыбак стал совершенно идентичным Дионису, богу растительности, чьи зимние мистерии знаменовали его убийство и жертвоприношение от рук титанов и последующее возвращение из царства мертвых. Будучи сезонным божеством смерти и потустороннего мира – и воплотившись этой зимой в убитом короле – бог забрал с собой всех местных призраков в качестве, пожалуй, незапланированной свиты, так же, как смерть лета лишает растения жизненных сил, оставляя лишь пожухлую солому. Что касается призраков, то они сохраняют за собой воспоминания и силы, но лишаются смертоносных, мстительных ощущений.

«Тому, кто любит мертвые листья, – рассуждал сам с собой Арментроут, – очень понравится перспектива завладеть мертвым королем-рыбаком, а я люблю мертвые листья. Этими драгоценными мертвыми листьями я поддерживаю себя спиритически».

«Но в конце концов, – рассуждал он, – если природа следует своей циклической сущности, то Дионис возвращается из потустороннего мира, и король-рыбак снова является миру, и растения начинают возрождаться к жизни, а призраки (похоже, очень быстро!) возвращаются к состоянию прочных опасных сущностей. Бог хочет убрать мертвые листья, он хочет собрать себе не только призраков, но и все накопленные ими воспоминания, силы и любовь… А я не хочу отдавать ему эти объедки. Он хочет, чтобы мы в переносном или буквальном смысле выпили его pagadebiti zinfandel и отпустили на волю всех наших возлюбленных мертвецов, полностью отдали их ему… Чего не хочу делать я».

Когда в минувший четверг Арментроут и Лонг-Джон Бич наконец свернули с 280-го шоссе, безумный старик внезапно принялся громогласно требовать, чтобы они свернули направо, на Джуниперо-Серра-бульвар, и проехали пять кварталов до тихой старой пригородной улицы, которая, как оказалось, называется Урбано; посреди перекрестка на клумбе, которую по кругу объезжали машины, были устроены гигантские окрашенные в белый цвет деревянные солнечные часы; по ободу их широкого плоского диска выстроились римские цифры от I до XII. Уговорив Арментроута остановить машину, Лонг-Джон Бич вышел, прошкандыбал через улицу и несколько раз прошелся взад-вперед по циферблату, хмурясь и глядя под ноги, как будто пытаясь прочитать на нем время, но в тот пасмурный день высокий наклонный гномон, разумеется, совсем не отбрасывал тени. Для этих непостижимых солнечных часов время остановилось.

Если Арментроуту удастся устроить так, что новый король-рыбак будет неподвижно (с мертвым мозгом и на искусственном жизнеобеспечении) находиться в его клинике, часы Диониса остановятся – замрут в определенной точке цикла, и это позволит ему, Арментроуту, безнаказанно потреблять призраков – не страшась последствий и не нуждаясь в маске.

Арментроут быстро миновал перекресток Севентин-стрит; сдвоенный манекен съехал в сторону и брякнул; шины автомобиля шипели на мокром асфальте. Маркет-стрит изгибалась вправо, поднимаясь к сдвоенной вершине – темным холмам, которые испанские поселенцы называли Лос-Печос-де-ла-Чола, грудью индейской девы.

– Время там еще оставалось, – произнес Лонг-Джон Бич собственным голосом.

– На что? – рассеянно спросил Арментроут, рассматривая видневшиеся на мокром асфальте отражения красных стоп-сигналов и поворотников. – Ты хотел купить что-то поесть? Дома есть ростбиф и хлеб, но я покормлю тебя во дворе, потому что ты разбрасываешь еду по сторонам.