матлас . Нет, орехи были много интереснее, с ними я, если уж взрослым так хочется, скажу как-нибудь р к месту, ведь внутри

орех оно было.

В первый раз я умял всю миску и ужинать уже не мог. На следующий день моя воспитательница принесла следующую порцию, я съел и ее, и к ночи у меня подскочила температура, я облевал всю постель, впал в забытье и бредил. В бреду, мне потом сказали, я хорошо выговаривал

Толпыгина , по-видимому, зовя свою кавалершу . Короче говоря, орехи отравили меня, потому что маленький человек не должен съедать земляных орехов в количестве, которое тянет на четверть его собственного веса.

Приходил доктор, мне ставили клизмы, я гадил на простыни, потому что от слабости не мог сползти на горшок, приехала мать, меня закутали, потому что озноб не проходил, вынесли на улицу, положили в такси и увезли в Химки. Меня встретил рыжий кот и бабушка, а из Москвы был вызвал отец. Он ничего не сказал по поводу моего пребывания у материнской подруги, и само это молчание таило грозное осуждение. Он сел у моей кроватки за ширмой на табурете и раскрыл том Жюля Верна.

– Не хочу больше ор-р-рехов, – отчетливо произнес я.

– Вот видишь, Юра! – воскликнула моя мать. – Толпыгина все-таки поставила ему р .

– Вижу, – сказал отец и стал мне читать про капитана Немо.

Матери уже нечего было добавить. И бабушка только покачала головой.

А рыжий кот вспрыгнул на мою кроватку и устроился в ногах.

– А почему у Толпыгиной мужа нет? – спросил я отца. Причем л вышло вполне натурально и вполне к месту.

Отец не ответил, а продолжал читать. Надеюсь, позже Толпыгина вышла замуж за своего психиатра по любви.

КАК УЗНАТЬ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ

Иногда приходится чуть отступить назад, ближе к началу. Так вот, убежище бабушки в Химках не было, конечно, отдельной квартирой, полученной за работу переводчиком у пленных немецких спецов в институте Лесотехники, но – одной из двух комнат в благоустроенной коммуналке. Думается, это было нешуточным везением по тем послевоенным временам – после углов-то в чужих деревенских избах, – пусть благоустройство и сводилось к самым непритязательным с нынешней точки зрения удобствам: сортир с канализацией и наличие центрального отопления. То есть имелись батареи, но газа, конечно, не было, готовили на керосинках, стоявших на табуретах, накрытых обрезками клеенок. От этих бесхитростных приборов сдобно пахло теплым среди снега вокзалом, а в слюдяное окошечко можно было наблюдать, как дрожит кайма синего пламени на краешке фитиля и пускает вверх тонкую струйку копоти.

Только в сортире – неприятном уголке с наляпанной по стенам кое-как, неровно и комками, бурой масляной краской, – было холодно. Как утверждали соседи-старожилы, некогда батарея предусматривалась и здесь, однако ее не поставили: хотя все уж подготовили, сказали в последний момент, что будет излишек . Именно туда меня и запирал отец в случае моих провинностей. Ибо когда я надоедал ему со своими шалостями, отец, будучи человеком вспыльчивым, вскипал разом, без длительного подогрева, и свирепел. Но, не являясь отставным моряком, как папаша нижнего Витьки , не имел ремня с пряжкой, а с криком я тебе покажу, где раки зимуют волок меня в место скорбного для меня отдохновения, запирал извне на за-движку и выключал свет, ведь подходящего для воспитания детей чулана в квартире не было предусмотрено.

Зимой в этой импровизированной холодной тусклый свет доносился лишь из подпотолочного мутного окошка, на котором остался белый крап от некогда производившейся побелки. При наличии некоторого воображения, поскольку дело происходило, как правило, вечером, в черном квадратике неба можно было разглядеть и звезды, и луну.