Глядя по сторонам, я узнавал – и не узнавал. Тот же самый дом, в который я приехал в коляске, когда мне не было и года – тот самый, построенный из каменных валунов моими предками больше ста лет назад, семейное гнездо де Ветов, в котором находился стол и кров для каждого – он по-прежнему горделиво возвышался над миром, словно утверждая незыблемость времени. Его стены наверное устояли бы и перед артиллерийским обстрелом – но все стекла были выбиты, ведущая к особняку лестница наполовину разрушена, перил больше не было. Второй этаж дома был сделан из дерева – и его время не пощадило – тот тут то там виднелись проломы, как будто стены пробивал обезумевший носорог, окна были завешаны какими-то грязными тряпками. На одном из обломков перил террасы гордо сидел петух…

Скота больше не было – получившие независимость гордые матабелы-скотоводы больше не разводили крупный скот, племенных быков – они разводили коз. При дедушке слово "козопас" считалось страшным оскорблением – сейчас же козы виднелись повсюду. С меканьем они ходили по двору, жевали обрывки травы, гадили где попало.

Козьим и куриным дерьмом был завален весь, некогда ежедневно выметавшийся до блеска двор.

Не было и техники – когда-то здесь было три трактора и четыре грузовика, не считая джипов – сейчас не было ни одного. Один из тракторов, гусеничный "Фергюсон" с открытой кабиной, стоял у самых ангаров, наполовину разобранный, остальных я не видел, но был уверен, что их нет. Смысла держать технику, чтобы разводить коз не было никакого…

– Вспоминаешь старые деньки? – Ник незаметно подошел сзади, хлопнул по плечу, отчего я нервно дернулся. Теряю квалификацию в этой поездке – во время службы ко мне со спины никто бы не подкрался. Или старею?

– За сколько продали эту ферму? – глухим голосом спросил я – Семьсот тысяч долларов США. Хорошо хоть скот удалось вывезти – а вот технику пришлось оставить – Мугабе запретил из этой страны вывозить чтобы то ни было.

Господи… При Яне Смите эта ферма по справедливой оценке стоила примерно пятнадцать миллионов долларов – только земля и постройки, не считая техники и скота. Семьсот тысяч долларов…

– Семьсот тысяч долларов… – тупо повторил я, глядя на царящую вокруг разруху, на ходящих вокруг негров…

– Вот именно, братишка. Семьсот тысяч долларов. Все что собиралось поколениями, оказывается, стоило всего семьсот тысяч долларов. А сейчас за эту землю не дадут и ста тысяч – потому что у негров нет ни денег, ни желания ее обрабатывать, а белых фермеров после изгнания двухтысячного года в эту страну не затащишь и на аркане. Вот тебе результат правления черных в течение всего одного поколения – Не черных! – раздался сзади голос Дэвида – не черных! А террористов и подонков!

– А ты ведь воевал вместе с этими террористами и подонками. Так как же вы не удержали страну? – упрекнул я Дэвида – Да, воевал. Я воевал сначала за свое племя с твоим отцом и дедом, потом я воевал против террористов в составе "Скаутов Селуса" (практика, надо сказать, распространенная в Родезии. Много террористов перевербовывали и они воевали против других террористов, даже в составе спецназа – прим автора). Я бы никогда не стал воевать за белых – но отец Ника и брат твоего отца мне кое-что объяснил.

Он объяснил, что если у власти белые – ни одному из племен не бывает обидно. А если кто-то из черных – другие племена никогда это не примут. Я понял это – жаль, что в свое время этого не поняли многие другие.