Миссис Али была, судя по всему, образованной, культурной женщиной. Нэнси тоже принадлежала к этому редкому роду людей — она любила свои книги и камерные концерты в деревенских церквях. Но она оставила его в одиночестве терпеть грубоватое участие окружающих его женщин. Эти женщины любили поговорить на охотничьем балу о лошадях и ружьях и с наслаждением судачили о неблагонадежных молодых мамашах из муниципальных коттеджей, по вине одной из которых сорвалось заседание сельского клуба. Миссис Али больше походила на Нэнси. Она была бабочкой среди суетливых голубей. Он признался самому себе, что хотел бы снова увидеть миссис Али за пределами магазина, и задумался, является ли это доказательством того, что он еще не так закостенел, как предполагают его шестьдесят восемь лет и ограниченные возможности сельской жизни.

Взбодрившись этой мыслью, майор решил, что в состоянии теперь позвонить в Лондон своему сыну, Роджеру. Он вытер пальцы о мягкую желтую тряпочку и уставился на бесчисленные хромированные кнопки и жидкокристаллический дисплей беспроводного телефона, который подарил ему Роджер. Как сказал сын, скорость набора и функция голосовой активации делают этот телефон особенно удобным для старшего поколения. Майор Петтигрю не был согласен ни с предполагаемым удобством использования телефона, ни с подобной характеристикой своего возраста. Существовала раздражающая традиция, согласно которой, стоило детям вылететь из гнезда и обзавестись собственным жильем — в случае Роджера сверкающим пентхаусом в черно-медных тонах с видом на Темзу рядом с Патни, — как они решали, что родители их впали в беспомощную дряхлость, и принимались ожидать их смерти или, по крайней мере, пытались нанять им сиделку. Очень по-спартански, подумал майор.

Масляным пальцем майор нажал на кнопку с надписью «1 — Роджер Петтигрю, вице-президент, Челси-Партнерс», сделанную крупным детским почерком самого Роджера. Фирма Роджера занимала два этажа в стеклянном небоскребе в Докленде; и, слушая металлические гудки, майор представлял себе Роджера, сидящего в неприятно стерильном отсеке перед батареей компьютерных мониторов и пачкой бумаг, для которых высокооплачиваемый дизайнер не предусмотрел ящиков.

Роджеру уже сообщили.

— Джемайма взяла на себя звонки. Она в истерике, но тем не менее звонит всем и каждому.

— Легче, когда есть дело, — предположил майор.

— Скорее упивается ролью осиротевшей дочери, — сказал Роджер. — Не очень натурально, конечно, но они ведь все такие.

Его голос звучал приглушенно, и майор предположил, что он опять ест на рабочем месте.

— Прекрати, Роджер, — сказал он твердо.

В самом деле, его сын становится таким же несносным, как Марджори. Столица нынче переполнена бестактными высокомерными юношами, и Роджер к тридцати годам стал проявлять некоторые признаки того, что попал под их влияние.

— Извини, пап. Мне очень жаль дядю Берти. — Пауза. — Я все время вспоминаю, как он принес мне модель самолета для сборки, когда у меня была ветрянка. Он весь день со мной просидел, клеил эти крохотные детальки.

— А я помню, как ты на следующий день разбил самолетик об окно, хотя тебе запретили запускать его дома.

— Да, а ты бросил его в печку.

— Он разлетелся на куски. Зачем выкидывать дерево?

Это было привычное воспоминание, которое часто всплывало на семейных сборищах. Иногда все смеялись, а иногда историю рассказывали в назидание непослушному сыну Джемаймы. Сегодня между строк проскальзывал легкий укор.

— Ты приедешь вечером? — спросил майор.