— Правду… — протянула Колязина. — А, правда такая… Вы не представляете себе, как у меня теперь легко на душе!.. Все эти годы мой мальчик смотрел на меня с укоризной… Спрашивал: как же так, мама? Как же так получилось, что они живут, а мы с тобой нет?.. И ничего я ему ответить не могла. Ничего. Но как-то терпела. А когда я увидела их на воле после тюрьмы, просто помертвела. Он, Жирнов этот, с женой беременной под ручку ходит, доволен всем, улыбается… А ведь у моего мальчика тоже девушка была, вот только не знаю, успели они хоть раз поцеловаться… Или эти звери раньше его встретили… И поняла я, товарищ следователь, что жить рядом с ними на этом свете не смогу… Или себя надо убить, или их.

— И вы решили…

Колязина продолжала, будто не услышав следователя:

— Но я тогда подумала — а себя же за что? За какие грехи? И кто за могилой сына ухаживать будет?.. Нет. Если я удавлюсь, никто ничего не поймет. А вот если этих гадов убить, то и люди, может, поймут, что есть на свете наказание.

— Но Жирнов отсидел восемь лет.

— И вышел опять на волю. Вот я и решила… А теперь будто груз с души упал, и мне все равно, что мне за это будет. Поверьте, я счастлива, что убийц моего сына нет больше на свете.

— Но у Жирнова молодая жена, дочка недавно родилась…

— Я знаю, — спокойно согласилась Колязина. И с какой-то уже давней убежденностью продолжила:

— Мне эту девушку, конечно, жаль, но… Я ее, кстати, в поликлинике видела, хорошенькая. Но она должна была понимать: от убийцы рожать нельзя. Понимаете — нельзя давать ему плодиться. Убийство все равно на нем лежит, и после тюрьмы тоже. Она должна была об этом подумать. А дочка ее как будет жить, когда узнает, что отец ее родной — убийца?.. Ну, как?

Багринцев хотел было сказать, что дочь могла и ничего не узнать, например, но понял, что говорить это бесполезно. Все свои мысли Колязина выносила и выстрадала и ее с них не сбить.

— Так что жена этого сделала свой выбор, а я свой. Сына моего нет, но он хотя бы отомщен. Хотя бы…

Чуть помедлив, Багринцев задал странный вопрос, который от себя и не ожидал:

— А ваш сын… Вы же с ним как бы разговариваете? Он как отреагировал?

Колязину вопрос ничуть не удивил.

— Он сказал: мама, я понимаю, как тебе было тяжело, на что ты решилась ради меня… Значит, иначе было нельзя. Теперь мы с тобой еще ближе.

Викентий Владиленович смотрел на плачущую женщину и не мог понять, с кем она говорит.

— Да, ничего себе дело, — хмуро сказала Моторина. — И что — все подтвердилось? Откуда у нее, у регистраторши в поликлинике, пистолет?

— Муж был военный, в Афганистане еще воевал, оттуда и привез. Во время следственного эксперимента все ее показания полностью подтвердились…

— А психиатрическая и психологическая экспертизы что установили?

— Особых патологий не выявили…

— Может, повторные провести?

— Смотри, если сочтешь необходимым.

Моторина задумалась. — Что? Сочувствуешь? — спросил Багринцев.

— Даже не знаю. Если бы с моим ребенком такое случилось… Не знаю, что бы я сделала…

И повторила:

— Не знаю…

Какое-то время они молчали. Каждый думал о своем. Викентий — о том, что рождение сына неугомонную Лиду, похоже, переменило. И что если закон один для всех, то чувство справедливости у всех свое.

— Знаешь, будь моя воля — я бы отпустил, — вдруг вырвалось у него.