— Пускай увидит и убедится и кается вечно! — сказал он сам себе мысленно. — Я простил бы ему, когда бы он знал что-нибудь о торговле перцем, но заподозрить и уничтожить знатность Секиринских, не знать, что они значат — это глупость, это варварство! Не удивляюсь, что в Польше мало доброго, когда самые заслуженные роды пренебрегаются!..

Сильно разгневанный на воеводу, старик воротился к себе в Черчицы и трое суток не вставал с постели. Он, однако же, не переставал думать о женитьбе Собеслава; только все невесты, которые были рекомендованы ему соседями для его питомца, были не по вкусу ни ему, ни Собеславу. Обоим нужна была очень громкая, очень громкая фамилия.

Герой наш не спешил, впрочем, женитьбою, и всякий раз, как об этом напоминали, он глубоко вздыхал и, по-видимому, боролся с какою-то мыслью, с каким-то тайным чувством. Он был угрюм и задумчив; ничто его не радовало, и он смотрел на свою будущность как на тяжелый каменистый путь, не скрашенный никакими надеждами, никакими веселыми мечтами. При начале своей деревенской жизни, во время процесса с Вихулами, борьба с препятствиями, жажда торжества над врагами и беспрестанное волнение души так живо его занимали, что он совсем не походил на своего молчаливого, праздного и погруженного в себя отца, но теперь, когда прошли все его беспокойства, когда исчезли все препятствия и козни врагов, вызывавшие его энергию — никогда веселый смех не оживлял его лица, никогда не выходил он из своего холодного спокойствия. Неужели ему было жаль прошедшего? Но о чем было жалеть ему, неужели о тех тяжких заботах, о том постоянном напряжении воли, в каком он прожил десять лет? Да, мы часто грустим о минувших хлопотах, как бы они не были тягостны, чувствуя, что вместе с ними мы потеряли невозвратимую часть своей жизни.

Стольник напрасно старался развлечь и развеселить его, наконец, он плевал с досады и ворчал про себя:

— Погубила его эта несчастная торговля! Его грызет совесть, совесть, пятно неизгладимое. Я знал, что рано или поздно он это почувствует! Надобно ему скорее жениться…

Но когда старик начинал говорить о женитьбе, Собеслав каждый раз молчал упорнее и делался угрюмее.

— Что же из этого будет? — воскликнул стольник. — Думает, думает, да не старается, не ищет, а годы между тем уходят. Если теперь трудно найти невесту, то что же будет после?

— Пан стольник, — сказал однажды, собравшись с духом, Со-беслав, — ведь если дворянин женится хоть на мещанке… (это слово он произнес очень робко), — то этим не теряет дворянства ни сам, ни его дети, а напротив передает его и жене.

Стольник вскочил с места, несмотря на то, что его ноги были завернуты в фланель, посмотрел на него удивленными и блестящими глазами, упал в кресло и ударил рукой по столу.

— Что это твоя милость снова задумала? А? Понимаю, чем это пахнет: у тебя что-то люблинское за душой?

— Я спрашиваю…

— А на кой черт спрашивать тебе, когда бы чего-нибудь не таилось?

— Ну, а если бы и таилось?

— Этого тебе только и недостает! — закричал грозно старик, ухватясь за голову, и продолжал с отчаянием: — Ступай и делай, что тебе любо, но отрекись от отцовского имени и от своего происхождения. Да, да! Ты потрясешь кости отца в могиле и прах твоих предков затрепещет при имени твоем. Последний, последний в роду, вместо того, чтобы возвести, возвысить блеск своего родословного дерева, вместо того, чтобы возвеличить его почтенное имя, ты хочешь закопать его навеки и покрыть новым бесславием! Не довольно для тебя денег, заработанных, которые должны бы жечь твою ладонь, ты еще хочешь дать своим детям мать мещанку… Если ты это сделаешь, знай наперед, что я прокляну тебя!..

Окончив речь, стольник ударил кулаком по столу и, тяжело дыша, замолчал.