|
Скоро, однако ж, и жена, и священник заметили, что в нем происходит что-то особенное. Несмотря на свою задумчивость, он обыкновенно бывал весел, а теперь с каждым днем становился мрачнее; часто не слышал, что ему говорили; случалось, что на вопросы, которые, по-видимому, слушал, не отвечал и, погруженный в мысли, уже не только целые дни, но и часть ночей проводил в шагании взад и вперед по комнате. Ничто его не занимало, не исключая и ребенка, рождения которого он ожидал с таким нетерпением; а ласковые просьбы жены, чтобы поберег себя, чтобы постарался рассеяться, принимал, как глухой. Почтенный священник, который прежде умел расшевелить его, заведя речь об истории Секиринских, теперь не в состоянии был ничего из него выжать, кроме нескольких холодных слов. Говоря с ним, скарбникович не смотрел на него по-прежнему, а устремлял глаза или в стену, или в окно, или на изорванный холст, висевший мешками на потолке. Было очевидно, что им овладела меланхолия, как тогда говорили, или иначе, ипохондрия, по выражению пана Корниковского, от которого я узнал все эти подробности.
Такое состояние ума скарбниковича ужаснуло бедную женщину, особенно когда он начал сильно худеть. Она прибегла за советом к священнику, и было решено пригласить доктора, немца, какого-то Фогельвидера, который жил в ближайшем местечке. А чтобы не испугать Секиринского, она сделала вид, как бы приглашает медика для ребенка. Священник отправился лично за немцем и привез его в Секиринок. Вихула, стоя за воротами, засмеялся, видя едущего к соседу лекаря, и сказал злобно: — Загрызу-таки бестию! Физик Фогельвидер (в то время так еще называли лекарей) был толстый немец, одетый в свой кургузый национальный костюм, в смешном, напудренном парике, с огромным мешком, в треуголке, с огромной палкой в руке. Он был украшен пуком цепочек и печатей у часов и носил полные карманы лекарств, потому что соединял в своем лице врача, аптекаря, хирурга, дантиста и ходячую аптеку. Наука не совсем ему далась, и именно поэтому обстоятельству выехал он в Польшу, где в то время был недостаток в лекарях. Он лечил смело, гордился своей профессией и презрительно смотрел на народ, не говоривший по-немецки. Больше всего он любил деньги, после них считал лучшими благами жизни — картофель и пиво. Палка была ему необходима, потому что он еще в детстве повредил себе ногу, которая теперь походила на копыто и придавала ему в глазах простолюдинов сходство с чертом. В выражении лица его было также что-то сатанинское. Оно было бледно и неподвижно, но когда он говорил, черты лица его приходили в конвульсивное движение, брови прыгали по лбу, парик с кожею ходил по черепу, глаза бегали во все стороны, а губы страшно выворачивались, как свиное рыльце; но через минуту все это возвращалось к неподвижности камня. Дети боялись Фогельвидера, как привидения, тем более, что он находил особенное удовольствие в том, чтобы пугать их и доводить до слез. Будучи низкопоклонен со знатными, ползая перед панами, он обходился с шляхтою гордо и без всякой учтивости, а с мужиками и евреями презрительно. Такого лекаря, за неимением другого, вез священник в Секиринок, толкуя ему всю дорогу, чтобы он показывал вид, что помогает ребенку, а между тем наблюдал за отцом и сказал откровенно, что думает о состоянии его ума. «Физик», по-видимому, понимал слова священника, потому что беспрестанно повторял: — Корошо, корошо. Будь спокойна. Мой знает, все и сделает, что надо. Скарбникович был уже предупрежден о приезде доктора и заблаговременно приготовил последний талер, завернув его в чистую бумажку; только предупредив священника, что руки какой-нибудь швали он не подаст и за стол с собой не посадит. Несмотря на свою привычку трактовать свысока бедную шляхту, — а дом в Секиринке не показывал богатства — немец в присутствии важного Скарбниковича, который и в истасканном кунтуше сохранял панский вид, почувствовал необходимость быть учтивым и поклонился хозяину с униженностью. |
