Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.

Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, — особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.

Карветия оставалась единственным городом во владениях Вортигена, до сих пор наслаждавшимся небольшими вольностями, — но лишь потому, что тиран нуждался в ее рынках и океанских портах. Кое-какие товары по-прежнему приходили из-за моря, а с ними и новости о дальних землях, — и морские торговцы служили городу своего рода защитой от мечей наемников Вортигена.

А в крепости тем временем шел ремонт укреплений, перестройка башен и бастионов; воины заделывали бреши в крепостном валу, выравнивали аппарели, ставили частокол из закаленных в огне кольев. Батиат вспомнил, что прежде был кузнецом, и его молот неустанно стучал по наковальне. Ватрен, Деметр и Оросий привели в порядок жилые помещения, конюшни, хлебопекарную печь и мельницу, а Ливия радовала всех, подавая к столу горячий, душистый хлеб и чаши теплого молока.

Один лишь Аврелий, несмотря на то, что в первые дни горел энтузиазмом, становился все более унылым и задумчивым. Он каждую ночь подолгу бродил по бастионам, с оружием в руках, всматриваясь в темноту, — как будто ждал врага, который и не думал являться, но который, тем не менее, заставлял Аврелия чувствовать себя неуверенным и бессильным; он ждал некоего признака, который напомнил бы ему о самом себе… призрака, похожего на самого легионера: то ли труса, то ли, еще хуже того, предателя.

И еще Аврелий размышлял над организацией защиты, разрабатывал стратегию.

Когда может начаться осада? Когда на горизонте появятся орды всадников? Когда под этим синим небом грянет момент истины? И кто на этот раз откроет двери врагу? кто может оказаться волком в овечьей шкуре?..

Амброзин понимал мысли Аврелия, чувствовал боль настолько сильную, что даже Ливии не удавалось ее смягчить. Старый наставник прекрасно понимал, что близится время столкновения с врагом, что рука судьбы дотянется до них… судьбы, до сих пор насмехавшейся над Аврелием… и как раз в тот момент, когда Амброзин обдумывал наилучший способ действий, появился Кустенин на своем белом жеребце. Он принес печальные новости: Вортиген приказал, наконец, распустить последний сенат в течение месяца. Люди должны отказаться от древней системы правления магистратов, а в городе будет размещен воинский гарнизон, состоящий из свирепых наемников с континента.

— Может, ты и прав, Мирдин, — задумчиво сказал Кустенин. — Настоящая свобода — только та, которую завоевывают потом и кровью… но теперь уже слишком поздно.

— Неправда, — возразил Амброзин. — А почему — ты узнаешь, если придешь завтра утром на заседание сената.

Кустенин покачал головой с таким видом, как будто в жизни не слыхал подобной ерунды, — и сразу вскочил в седло и умчался к городу через пустынную равнину.