Г. К. Честертон. Последний плакальщикТайна отца Брауна – 9
Молния осветила лес, и каждый серый сморщенный листик на поникших деревьях стал четким, словно тонкий рисунок или гравюра на серебре. Повинуясь занятному закону, благодаря которому мы видим в одно мгновение миллионы мелочей, четким стало все — от неубранных, но живописных остатков пикника на скатерти под широким деревом до белой извилистой дороги, где поджидал белый автомобиль. Унылый дом о четырех башнях, похожий на замок, а в этот серый вечер бесформенный, словно туча, внезапно возник вблизи, являя зубчатые крутые крыши и озаренные светом слепые окна. На сей раз это было и впрямь похоже на притчу, ибо для некоторых из собравшихся он вынырнул из глубин памяти на авансцену яви. Серебряное сверкание высветило на миг и человека, недвижного, словно башня. Человек этот был высок и стоял поодаль, на пригорке, тогда как спутники его сидели на траве, у скатерти, собирая в корзину посуду и еду. Серебряная застежка его театрального плаща сверкнула звездою в свете молнии, а белокурые вьющиеся волосы стали поистине золотыми. Металлом отливало и лицо, не столь молодое, как осанка; мгновенный свет усилил его орлиную четкость, но высветил морщины. Быть может, лицо это постарело от постоянного грима, ибо Хьюго Ромейн был лучшим актером своего времени. Золотые кудри, стальные черты и серебряное сверкание цепочки на секунду придали ему сходство с рыцарем в латах, и сразу же он снова стал темным, черным силуэтом на немощно-сером фоне дождливых небес. Однако спокойствие по-прежнему отличало его от прочих участников пикника. Те, кто в прямом смысле слова был у его ног, непроизвольно дернулись, когда внезапный свет разорвал серую завесу, ибо до этой минуты унылый дождь никак не предвещал грозы. Единственная дама, носившая свою седину с тем гордым изяществом, которое отличает светских американок, закрыла глаза и вскрикнула. Муж ее„ флегматичный лорд Аутрэм — английский генерал, служивший в Индии, — сердито поднял голову. Молодой человек по фамилии Мэллоу заморгал добрыми собачьими глазами и выронил чашку. Элегантный господин с каким-то вынюхивающим носом — сам Джон Кокспер, газетный король, — негромко выругался не на английский, а на канадский лад, ибо родом был из Торонто. Но человек в плаще стоял, как статуя, даже веки его не шевельнулись. Когда купол, расколотый молнией, снова стал темным, человек этот сказал: — Гром гремит через полторы секунды, гроза близко. От молний дерево не укроет, разве что от дождя. Молодой участник пикника обратился к даме. — Мне кажется, — несмело сказал он, — неподалеку есть дом. — Дом-то есть, — мрачновато заметил старый военный, — но укрыться там нельзя. — Как странно, — сказала его жена, — что дождь настиг нас именно здесь. Что-то в тоне ее не позволило тонкому и умному Мэллоу задать вопрос; газетчик же, лишенный этих качеств, грубовато спросил: — Почему? Старый, замшелый замок… — Замок этот, — сухо сказал Аутрэм, — принадлежит роду Марков. — Ото! — вскричал сэр Джон. — Слыхал об этом маркизе. Да в прошлом году «Комета» давала на первой полосе прекрасный материал «Знатный затворник». — И я о нем слышал, — тихо сказал Мэллоу. — Про него рассказывают разные вещи. Говорят, он носит маску, потому что болен проказой. Еще мне говорили, что он родился уродом и вырос в темной комнате. — У него три головы, — промолвил актер. — Мне не хотелось бы слушать сплетни, — сказала леди Аутрэм, — и шутить над этим не стоит. |
