Закончив выражать на свой лад безусловный протест, который вызывало в нем наступление еще одного дня его безрадостной жизни, узник, шатаясь, поднялся на ноги, окинул камеру взглядом и, икнув, проковылял к стоявшему в углу Римо.
– Ты, – хмуро процедил он. – Давай сигарету.
– Не курю, – с сожалением ответствовал тот.
– Тогда стрельни! – вольный наездник начинал терять терпение.
– Удаляйся от берега, пока вода не накроет тебя с головой, – посоветовал ему Римо.
– Погоди ка, задохлик. Ты что же, не хочешь дать Дяде закурить?
– Больше того, я не дал бы тебе закурить, даже если бы был П.Д.Лориллардом. Иди, понюхай у коровы.
– Ты, сукин сын, дохловат, штобы так со мной говорить то, – задумчиво заметил ковбой, расправляя широкий кожаный ремень.
– Это так, – согласился Римо.
– А я мужик немаленький, и мне в облом слушать твою туфту, – не унимался тот.
– Точно, – кивнул Римо. В коридоре он услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры.
– Потому я щас тебя размажу по стенке.
– Заметано. Действуй, приятель, – подбодрил Римо. Отведя назад напоминавшую полено правую руку, ковбой нанес Римо сокрушительный удар в лицо. Удар не достиг цели. Ковбой с удивлением почувствовал, как вокруг его кулака сомкнулись пальцы правой руки Римо; потом затрещали кости – крак, крак, крак; ковбой закричал. Левая рука Римо зажала ему рот, чтобы криков не было слышно, затем пальцы его коснулись пучка нервных окончаний на давно не мытой шее противника, и туша потерявшего сознание всадника степей мешком рухнула на пол.
Перед стальной решеткой камеры возникла массивная фигура блюстителя порядка.
– Ну, вы, кретины, – деловито изрек он, – на выход. Порядок такой: Мастерсон, потом Боффер, потом Джонсон... – он зачитал список из всех десяти фамилий.
Римо подошел к решетке.
– Я Боффер, шеф. Давай меня первым. Мастерсон никак не может продрать глаза.
Римо указал на растянувшееся на полу массивное тело ковбоя.
Надзиратель взглянул на Мастерсона, затем снова в список, и наконец кивнул.
– Идет. Пошли, Боффер. Судья не любит, когда его заставляют ждать.
– Не хотел бы его заставлять, – ухмыльнулся Римо. Отперев решетку, надзиратель выпустил Римо в коридор, затем снова тщательно ее запер.
– Сюда, – кивнул он, и, когда Римо зашагал впереди него по коридору, заметил: – А ты на обычного ханыгу вроде бы не похож. Чего сюда загремел то?
– Видно, просто повезло, – отозвался Римо.
– Если нравится умничать – валяй дальше, – с обидой заметил полисмен, – но с судьей у тебя это не пройдет. Так что если не хочешь провести здесь ближайшие полгода, мой тебе совет – не выпендривайся.
– Что, крут судья? – спросил Римо у полицейского.
– Не то слово, – ответил тот.
– А я слыхал, что он вроде помягче с большими ребятами. Ну, с теми, у кого есть пара лишних баксов.
Надзиратель нахмурился.
– Ничего не слыхал про это.
– Да нет, я так.
Заседания суда, проводившиеся в светлой, с высоким потолком комнате на втором этаже полицейского участка, обычно не занимали много времени. В данный момент двое полицейских, стоя перед судьей Амброузом, высоким широкоплечим мужчиной с блестящей лысиной и тонкой полоской губ на бледном лице, рассказывали, как они задержали подсудимого, когда тот в три часа утра срывал дворники с машин, запаркованных на Мэдисон стрит.
Судья Амброуз кивнул в такт последнему слову и перевел на Римо колючий оценивающий взгляд.
– У вас есть что сказать суду, прежде чем будет оглашен приговор?
– Разумеется, дружище, – подмигнул Римо. |