Извините, господин штурмбанфюрер, это просто-таки невозможно. Мои друзья — а я их обоих хорошо знаю, так как они вот уже два года учатся у меня, — кроме белого и черного цвета различают еще и различные оттенки. И если, например, Милан Радович как-нибудь в разговоре со своим другом Чабой говорил — а я уверен, такое обязательно было, — что он не любит фюрера, ненавидит национал-социалистов и тому подобное, то из этого вовсе не следует делать вывод, что Радович коммунист, хотя бы потому, что в Венгрии до сих пор многие ведущие политики выступают с заявлениями, направленными против фюрера, разделяют антифашистские взгляды. Но, уважаемый господин штурмбанфюрер, все это нисколько не мешает этим людям ненавидеть коммунистические идеи. — Улыбнувшись сначала Чабе, а затем теологу, он приблизился к Брауну: — Господин штурмбанфюрер, вы хорошо знаете, что я отнюдь не намеревался присутствовать на этом допросе и, лишь уступив просьбе вашего начальства, как член совета университета согласился прийти сюда и высказать свое мнение.

Браун с любопытством посмотрел на улыбающееся лицо Эккера:

— Ну-с, господин профессор, я вас слушаю, меня очень интересует ваше мнение.

— Можете смело зафиксировать мои слова в протоколе. Мои ученики заявляют, что они не знали о том, что Милан Радович является членом коммунистической партии, не знали они и того, что он принимал участие в нелегальной деятельности на территории империи или других стран. Так ведь, ребята?

Чаба кивнул, бросив на профессора взгляд, полный благодарности.

— Так оно и есть, — чуть ли не в один голос заявили оба юноши.

— Они обещают вам, — продолжал Эккер, — что если вспомнят что-нибудь важное, имеющее отношение к делу Радовича, то незамедлительно сообщат об этом вам. Не так ли?

— Я обещаю, — устало проговорил теолог и вопросительно посмотрел на Чабу, который молчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.

Домой Чаба вернулся только на рассвете. Выйдя из такси, он сразу же заметил, что домашние еще не спят. Ему очень хотелось избежать встречи с ними, но он понял, что это ему не удастся. «Будь что будет», — мысленно решил он, однако в дом вошел с чувством угрызения совести.

Мать встретила его в холле. Лицо ее была заплакано, под глазами темные круги.

— Ты всю семью свел с ума!

— Я не знаю, о чем ты говоришь, мама.

В дверях, которые вели из библиотеки, появилась фигура Вальтера фон Гуттена, а позади него выглядывал Аттила.

— Эльфи, входите, — вымолвил подполковник с наигранным спокойствием.

Чаба сделал было шаг вперед, но тут же остановился.

— А не отложить ли нам этот разговор до утра? — спросил он, глядя на часы. — Половина четвертого, а я так устал.

— Мы тоже устали, — заявила Эльфи. — Нужно поговорить прямо сейчас.

Все вошли в библиотеку. Эльфи нервно расхаживала взад-вперед по залу и то и дело промокала глаза носовым платком.

— Какой позор! До чего мы дошли!

Фон Гуттен подошел к сестре и, взяв ее под руку, насильно усадил в одно из кресел:

— Успокойся, Эльфи.

— Успокоиться? Как я могу быть спокойна, когда мой родной сын разрушает семью?

Чабу охватила необъяснимая грусть и разочарование. «И это моя добрая, умная, веселая мама?» — думал он, не зная, что же сказать им. А следовало сказать, что семью разрушает не он, а Аттила. Это он донес на Милана в гестапо, и он один виноват в случившемся.