Глава 8

Еще до банкротства Коудла и моего неправдоподобно стремительного восхождения к вершинам славы в масштабе округа Форд я услышал увлекательнейший рассказ об одной местной семье. Пятно никогда не ухватился бы за него, потому что для этого требовалась некоторая исследовательская работа, для чего, в свою очередь, необходимо было пересечь железнодорожное полотно.

Теперь, когда газета принадлежала мне, я решил, что было бы глупо пройти мимо такого материала.

В районе, населенном цветными — Нижнем городе, — жила необычная пара, Калия и Исав Раффин. Они были женаты уже более сорока лет и воспитали восьмерых детей, семеро из которых получили докторские степени и преподавали в колледжах. Сведения о восьмом сыне были смутными, хотя Маргарет знала, что звали его Сэмом и он где-то скрывался от правосудия.

Я позвонил Раффинам, трубку сняла хозяйка дома. Представившись, я объяснил цель звонка, но мне показалось, что миссис Раффин и так все обо мне уже известно. Она сказала, что читает «Таймс» последние пятьдесят лет от корки до корки — все, включая некрологи и частные объявления, — и высказала мнение, что теперь газета находится в лучших руках. Статьи стали более обстоятельными. Больше новостей. Меньше ошибок. Она говорила медленно, четко, с произношением, какого я не слышал с тех пор, как покинул Сиракьюс.

Когда у меня появилась возможность вставить слово, я поблагодарил собеседницу и повторил, что хотел бы встретиться и поговорить о ее выдающемся семействе. Миссис Раффин была польщена и пригласила меня на обед.

Так началась необычная дружба, которая открыла мне глаза на многое — не в последнюю очередь на то, что представляет собой истинная южная кухня.

Моя мать умерла, когда мне было тринадцать лет. Она страдала отсутствием аппетита, весила меньше ста фунтов — на похоронах ее гроб без труда несли всего четыре человека — и выглядела как призрак. Отсутствие аппетита было лишь одной из множества ее проблем.

Поскольку сама ничего не ела, она и не готовила. Не припомню, чтобы хоть раз меня накормили дома чем-нибудь горячим. На завтрак я обычно получал миску хлопьев «Доброе утро», на обед — холодный сандвич, на ужин — какую-нибудь замороженную гадость, которую съедал в одиночестве, сидя перед телевизором. Я был единственным ребенком в семье, отца почти никогда не бывало дома, что не могло не радовать, поскольку его присутствие всегда выливалось в скандалы. Отец любил поесть, мать — нет. Они вообще спорили по любому поводу.

Голодным я не оставался, в кладовой всегда в изобилии имелись арахисовое масло, всякие хлопья и тому подобная дребедень. Но иногда мне случалось обедать у моего друга, и я восхищался тем, как готовят в настоящих семьях и как приятно там проводят время за общим столом. В нашем же доме еда просто не входила в круг важных вещей.

Подростком, как уже сказал, я питался замороженными ужинами. В Сиракьюсе — пивом с пиццей. Первые двадцать три года своей жизни я вообще ел только тогда, когда был голоден, и, лишь поселившись в Клэнтоне, узнал, что это неправильно. На Юге застолье прямого отношения к голоду не имело.

* * *

Дом Раффинов находился в самой лучшей части Нижнего города и стоял в ряду таких же аккуратно выкрашенных и содержащихся в идеальном порядке особняков. На почтовых ящиках были написаны адреса, так что дом я нашел легко и, остановив машину, поймал себя на том, что улыбаюсь, глядя на беленький забор из штакетника и высаженные вдоль тротуара цветы — пионы и ирисы. Было начало апреля, я уже ездил с опущенным верхом и, выключив мотор, мгновенно учуял потрясающе вкусный запах — запах свиных отбивных!

Калия Раффин встретила меня у низенькой двустворчатой калитки, ведущей на безукоризненно ухоженную лужайку.