Он вернулся к столу, раздавил окурок в переполненной его собратьями консервной банке и, разгоняя ладонью дым, наклонился за чемоданом, где лежала механическая бритва. В командировки, подобные этой, он всегда брал с собой старенькую механическую бритву, доставшуюся ему от отца: в полевых условиях, без горячей воды, не говоря уже об электричестве, эта штуковина была буквально незаменима. Ходить небритым, как это практиковали в полевых условиях некоторые офицеры и прапорщики, Мещеряков не любил, и не из каких-то там эстетических или, боже сохрани, педагогических соображений: просто отрастающая борода зверски чесалась, и в такие моменты полковник сильно напоминал себе одолеваемую блохами обезьяну.

Он выдвинул из-под стола обшарпанный пластиковый чемодан и опустился на корточки, чтобы открыть замки. В это мгновение висевшее на стене в изголовье кровати зеркало размером с лист из ученической тетради с жалобным звоном разлетелось на куски. Осколки брызнули во все стороны, несколько упало на кровать, а один, крутясь, ткнулся в носок полковничьего сапога.

— Полтергейст, пропади он пропадом, — проворчал полковник, глядя на то место, где секунду назад висело зеркало. — Войсковая операция в Чечне успешно завершена, бандформирования разгромлены и блокированы в труднодоступных горных районах. А это — просто полтергейст… Тьфу!

В штукатурке, чуть пониже гвоздя, на котором висело злополучное зеркало, виднелось аккуратное круглое отверстие с крошащимися краями. Правильно, подумал полковник. Со склона мое окошко просматривается так же хорошо, как маяк на мысу в штормовую ночь. На месте снайпера я бы сам не удержался, ей-богу. Попал, не попал — какая разница? Пугнул, заявил о себе — дескать, есть еще порох в пороховницах… Это как в старом анекдоте про петуха, который гонится за курицей и думает: не догоню, так хоть погреюсь…

Полковник открыл чемодан. Бритва лежала на месте. Мещеряков вынул ее из коробки, завел пружину и с сомнением покосился на окно, прикидывая траекторию полета пули. Он подобрал с пола самый большой осколок зеркала, уселся за стол и стал методично выбривать щеки, шею и подбородок, приводя себя в подобающий вид и время от времени поглядывая на окно.

Снайпер больше не стрелял — не то выполнил свою норму на эту ночь, не то понял, что сквозь щель под потолком ему Мещерякова не достать, и отправился искать добычу полегче. Странный это был снайпер — ночной… Впрочем, здесь все было странно — страннее даже, чем когда-то в Афганистане. Вспомнив Афганистан, Мещеряков криво ухмыльнулся: бедные американцы, не знают, с кем связались… Свалить режим, вооруженный древним советским металлоломом, — плевое дело, для этого не нужны ковровые бомбардировки. Режим — штука малоподвижная. Вот он, как на ладони, подходи и делай с ним что хочешь. Но глупо думать, что победа над режимом религиозных экстремистов равносильна победе над международным терроризмом. Глупо и смешно… Неужели они там, в своей Америке, и в самом деле такие дураки? Непохоже как будто, хотя с другой стороны… Америка — дело тонкое. То есть, наоборот, толстое. Толстое, мощное и самоуверенное, как носорог. Привыкли весь мир учить, черти, а сами учиться не хотят…

Мещеряков закончил бритье, продул бритву и спрятал ее в дерматиновый футляр с вытисненным на крышке изображением Метромоста. Одеколона во флаконе осталось чуть-чуть — раза на два, от силы на три. Полковник огорченно крякнул, плеснул в ладонь и с силой растер щеки и шею. По прокуренной каморке, служившей когда-то кабинетом завучу местной школы, пополз тонкий нездешний аромат.