Продавщица из мясного отдела между своими мясными и колбасными делами развеивала скуку, наблюдая за проворством коллеги из рыбного и в некоторой степени даже удивлялась ему, так как сама никогда не могла отрезать на глазок кусок от колбасного батона, не ошибившись при этом меньше чем на пятьдесят грамм. Но продавщица вовсе не ревновала к такой изящной работе отдела напротив, а списывала все на национальную принадлежность рыбных дел мастера, мол, татарин, какие у него другие заботы, кроме как рыбу мучить, да и детей к тому же у него нет, хотя по возрасту и внуки должны иметься, а у нее, правда, детей тоже нет, но вполне еще могут быть, к тому же колбаса неживая, ее не нужно убивать по башке молотком… Еще продавщица думала о том, какие у Ильи широкие скулы и редкие брови. И чего у азиатов такая неспешная растительность на лице, а может, и на всем теле?.. Впрочем, нарезая колбасу кусочками для какой нибудь старушки, продавщица вспоминала, что в ее личной жизни никогда не было азиата и какова растительность на их теле, ей ровным счетом ничего не известно. Наверное, татарин похож на хорошо ощипанную курицу, решала напоследок продавщица, – желтую и ощипанную, и забывала о нем на время , пока стояла очередь. После рабочего дня, сталкиваясь в служебных помещениях с Ильей, женщина окончательно убеждалась, что татарин личность неприятная, что от него на версту несет рыбой, что он стар и никчемен, хоть и крепок с виду, а оттого хорошо бы, чтобы он добровольно покинул магазин «Продукты», уступив место какому нибудь молодому мужику с простыми глазами.

Нелюбовь продавщицы мясного отдела разделял и остальной персонал. И кондитерша, и бакалейщик, и даже вспомогательный состав грузчиков испытывали необъяснимую неприязнь к рыбному прилавку, и иногда коллектив вяло переговаривался между собой об этом, строя незатейливые планы по выживанию татарина из магазина. Порой их немногочисленная делегация обращалась к хозяину с просьбой решить кадровую проблему, ссылаясь на то, что Илья живет в новостройках, почти за городом, а их магазин находится в сердце города, в его исторической части, и что логичнее взять в штат кого нибудь из коренных, чтобы иностранец турист не пугался наголо бритого человека с желтой кожей на заостренных скулах. Но хозяин не внимал расплывчатым доводам своего персонала, хотя и в его душе, где то в самой ее глубине, таилась неприязнь к этому молчаливому старику с азиатскими глазами и вечным, а оттого пугающим спокойствием во всем облике, от крупных костлявых пальцев до покатых плеч, в которых содержалась многолетне накопленная сила… Работник Илья был хороший, а потому директор пытался волевым усилием дорожить им, но издалека, стараясь как можно реже бывать на вверенном татарину рыбном участке.

Нельзя сказать, что Илья любил свое дело. Скорее был равнодушен, сам не сознавая того. Ему не слишком нравилось убивать рыбу или видеть, как она сама дохнет в аквариуме, невостребованная от чрезмерного изобилия. Не очень он любил и орудовать ножом по еще живому телу, соскабливая чешую, но уж такова была необходимость, таковы издержки профессии, и Ильясов исполнял ее, как надлежало послушному работнику, уже много лет. Сколько? Он сам не помнил.

Когда татарин появился в магазине, кто его нанимал, косноязычного и оттого молчаливого, – никто ровным счетом ничего не знал. Куда запропастилась трудовая книжка, должная лежать в сейфе незыблемой святыней, – тоже было покрыто неизвестностью. Магазин уже десять лет как принадлежал нынешнему хозяину, а до того им владело государство, называя предприятие торговой точкой № 49…

А любил Илья рыбу. Просто рыбу. Любил ее не осознанно, как люди любят кошек или собак, умиляясь отзывчивостью и просто возможностью любить за так; а привечал чешуйчатых какой то частью своего темного, дремучего подсознания. Он мог часами наблюдать за шевелением серебряных тел в аквариуме, смотреть, как рыбины аккуратно сталкиваются телами, словно чешутся друг о друга или ласкаются.