Эллери незаметно подошел к креслу, в котором Джон оставил собственный экземпляр, взял книгу и невзначай посмотрел на вкладыш. Этот томик был под номером 12. Внезапно ему в голову пришла строка из какого-то викторианского поэта: «Судьба над вероятностью смеется».

Неся к столу собственный экземпляр, он заметил, что и Фримен, и Пейн не торопятся подойти за автографом. Но ситуация не оставляла им выбора, и, пока не поздно, каждый из них представил свой экземпляр вниманию молодого поэта, с трудом выжимая из себя улыбку.

— Когда составлялась программа сегодняшних торжеств, я не представлял себе, — объявил церемониймейстер, — какая чудная связь имеется между неведомым тогда первым номером мистера Крейга и вторым, который я сейчас объявлю: избранные места из «Пищи любви» в исполнении самого поэта.

И Эллери сел, а поэт поднял над головой соединенные руки, как боксер перед призовым поединком, и публика разразилась аплодисментами и приветственными возгласами. Затем, держа в руке свой переплетенный кожей экземпляр стихов, так, словно это было нечто из мастерской Бенвенуто Челлини, Джон начал читать.

Читал он хорошо, выдерживая ритм, фактуру и окраску стиха, и то, что он читал, было, по мнению Эллери, очень недурно. Эллери не разделял точку зрения мистера Гардинера, что стихи скуповаты и чрезмерно умозрительны, ему они казались живыми и остроумными, полными очаровательного цинизма и пренебрежения к традиционной форме, что, видимо, зародилось в среде молодых американских экспатриантов на Французской Ривьере и в кафе на левом берегу Сены. Эллери не кривя душой присоединился к аплодисментам, последовавшим за чтением.

— Следующим номером будет музыкальная интерлюдия, которую исполнит наш неподражаемый импресарио клавиш, несравненный фортепьянистический вундеркинд, бесподобный композитор и страстный виртуоз — маэстро Мариус Карло!

Сержант Девоу и Фелтон были привлечены в качестве рабочих сцены — они вкатили рояль из музыкальной комнаты через арку. Мариус поклонился, откинул воображаемые фалды фрака и уселся на круглую табуретку.

— В эту эпоху, когда каждый сам себе винокур, — начал Мариус, разминая пальцы над клавиатурой, — и использует для изготовления напитков то, что его непосредственно окружает: батрак — свою силосную яму, шахтер — свой подземный перегонный куб, калифорниец — свой гнилой кактус, — меня осенило, что и я, как композитор, могу поступать аналогичным образом.

— Короче, принимая во внимание то, что мистер Куин назвал «двенадцатеричностью» нашего праздника, я сочинил композицию, опирающуюся на додекафоническую систему Шенберга. Композицию эту я создавал, вдохновившись комическим произведением Билла Шекспира под названием «Двенадцатая ночь», названным так отнюдь не потому, что название как-либо связано с сюжетом, а потому, что комедия предназначалась для показа в канун Крещения при дворе королевы Елизаветы. Не слышу криков «ура!».

Он услышал «ура».

— Первая часть называется «Кораблекрушение в Иллирии». Тишина, пожалуйста.

И Мариус поднял руки, выдержал паузу и опустил их с таким диссонирующим залпом звуков, что Мейбл, стоявшая в дверях столовой, испуганно ойкнула, густо покраснела и убежала на кухню.

Двадцать минут молодой музыкант терзал и насиловал клавиши, сопровождая игру веселеньким либретто, которое оставляло слушателей столь же озадаченными, сколь и музыка. Аплодисменты в конце были неистовы — слава Богу, все!

— Наш следующий исполнитель, — объявил Эллери, когда рояль вкатили обратно в музыкальную комнату, — мисс Валентина Уоррен, которая, как мне сказали, порадует нас двумя образцами сценического искусства.