Думаю, что все мы не раз переживали конец света, вселенскую катастрофу. Когда я, восьмилетний, впервые вышел из дома в новых брюках и спустя час разодрал эти великолепные брюки о гвоздь — для меня наступил конец света; как вернуться домой, как показать матери? Когда я, восемнадцатилетний, впервые сел за руль отцовского автомобиля и выехал на дорогу, и спустя три минуты попал в аварию, разбив и машину отца, и машину постороннего человека — то был эпический, мировой катаклизм, Армагеддон. Средний человек — даже если он живет в мирные, спокойные времена в мирной, спокойной стране — несколько раз в жизни переживает вселенский ужас. Не страх смерти — а именно ужас всеобщей гибели. Тартарары. И вот — я сидел возле окна, наблюдая, как рушится мир, и содрогался от ужаса — но одновременно и надеялся, что все обойдется. Опыт подсказывал мне, что катастрофу можно пережить. Мать накричит на меня, отругает, но зашьет штаны. Помятый автомобиль отремонтируют.

Увы, надежды не оправдались.

Сначала вылетели стекла, с громким коротким звоном. Из комнаты высосало мелкие предметы, главным образом мои рукописи, бумажные листы, стопками покрывавшие весь пол. «Туда им и дорога», — мстительно подумал я. Затем исчезли пепельницы, стаканы и чашки, штаны и фуфайки, и телефон, и зарядное устройство, — оно внезапно нашлось, чтобы черной молнией просвистеть мимо моего лица, хлестнуть по щеке и кануть в ревущей бездне. Высосало хлебные корки, ботинки, кофейные зерна, книги, фотографии. Затем и мои ноги оторвались от пола. Какое-то время я держался за холодную трубу отопительной батареи, затем пальцы устали и разжались, и меня вынесло прочь.

Я знаю, что спустя время — может быть, полчаса или час — весь мой дом распался на части и взлетел. Крыша, затем стены, перекрытия, — вплоть до подвала, до фундамента. Но я до сих пор вспоминаю его с любовью, — дом спас мне жизнь. Повторяю, он был старый. Я сам видел, как новые высотные дома из монолитного железобетона ломались у корня, на уровне первого этажа, и катились по земле до тех пор, пока не лопались. А мой дом сам собой разобрался по кирпичам, — но этого я уже не видел.

Когда движешься со скоростью воздушного потока — ты не слышишь ни свиста, ни рева. Вокруг тебя — безмолвие. Как описать это? Как поверят мне люди, которые будут жить после меня и захотят прочесть мои записи, и разузнать, что такое последний ураган и как спаслись те, кто спасся? Я летел, вращаясь то медленно, то быстро, в абсолютной тишине, а вокруг меня парили куски, обломки, осколки старого мира, асфальт и гранит, стальные балки, строительные леса, кухонные столы и стиральные машины, — и такие же несчастные, как я сам.

Впоследствии кто-то из выживших объяснил мне, что предметы разной массы летели на разной высоте, чем тяжелее — тем ближе к земле. Крупные фрагменты железобетонных строений не летели — катились; над ними — менее крупные; выше — мельче; наконец, люди летели вместе с предметами примерно схожей массы.

Когда меня подняло и стало вращать, я немедленно исторг из желудка все, что в нем было, после чего потерял сознание. Когда очнулся — рассудок отказался верить в происходящее. Я продолжал лететь и вращаться. Сквозь пелену — то ярко-багровую, но нежно-розовую — я различал вокруг мертвых и полумертвых людей, с неподвижными, искаженными ужасом лицами, с раскинутыми руками и ногами, с пальцами, судорожно пытающимися отыскать опору. Летели мертвые, летели разрезанные пополам, летели сломанные и скрученные в узлы. Целые тела летели чуть ниже, фрагменты тел — чуть выше. Еще выше и быстрее летели предметы размером с собаку, дальше — размером с баскетбольный мяч, затем — размером с сигаретную пачку и так далее.