Последние слова, произнесённые на выдохе, криком отозвались у Пашуты в ушах. Он подумал, что после такого трудного разговора Олег Трофимович вряд ли захочет его когда-нибудь видеть. Так бывает, он знал по себе. Кому невзначай откроешься незащищённым нутром, того лучше бы на свете не было.

— Всё образуется, Олег Трофимович. С детями всегда большие хлопоты. А потом наладится.

— Уже наладилось, — равнодушно заметил Дамшилов и тут же засобирался, заторопился. Схлынула волна откровения, пора было обоим возвращаться на круги своя. Только — увы! — Пашутин круг замыкался как раз там, куда спешил Олег Трофимович.

— Вы бы адресок оставили, я занесу ленту. Завтра занесу.

— Не стоит затрудняться, впрочем… — Он назвал дом и квартиру. Молчком выдвинулся из комнаты, пропал. Пашута не догадался его проводить. Номер Вариной квартиры горел в башке, как тавро. Глядя на разорённый стол, на недопитую бутылку, Пашута ни о чём не думал, словно растворился всеми клеточками в вечерней тишине, словно несло его в утлой лодчонке по тёмной реке и нигде не было видно берегов.

— Я утомился ждать тебя, Улен, сын удачи, — такими словами встретил его Невзор. В старом, с седыми волосами, полуослепшем человеке трудно было признать могучего и мудрого вождя, но Улена давно не обманывали роковые приметы времени. Тлеющий под пеплом уголёк иногда хранит больше жизни, чем гибельный лесной пожар.

— Млаву увели в полон… Но она жива. Это всё, что я знаю о ней…

Улен склонил голову в знак того, что принял известие как должно. Торопиться им было некуда. Перед ними угощение — просяные лепёшки, нарезанное большими кусками копчёное мясо кабана, кувшин с терпким травяным питьём. Тлела лучина в плошке. Тёплый ночной ветерок всплесками накатывал на плетёные стены хижины. Так можно просидеть хоть вечность, коли есть о чём говорить.

— Ведаю, ты пойдёшь за ней, — продолжал Невзор. — У тебя нет иной судьбы. И это хорошо… Открою тебе то, что сам уразумел лишь за долгие годы. Россичи неистребимы, но скудны разумом. Степняки, у которых лики как смеющаяся луна, застали нас врасплох. Но они слабее нас. Дух жизни накапливается поколениями, племя поднимается медленно, как дерево, но из года в год раскидывает побеги всё шире. Мы сильны, потому что молоды, но в этом и беда. Мы не умеем помышлять о будущем, а прошлое у нас коротко, как остриё стрелы, на него не обопрёшься. Те, которые приходили, алчут чужой крови, чтобы продлить свои дни, и живут минутным торжеством. Но за ними опыт побед. Они ненасытны и жестоки. Однако наступит срок, и мы расплатимся с ними.

— Я понял тебя, мудрый Невзор, — сказал Улен. — Но когда наступит этот срок?

— То никому не ведомо. Каждое поколение засевает новое поле, и каждый из живущих оставляет на нём своё семя. Эти семена прорастают в потомках.

Улен отпил глоток из берестяной чаши. Он на миг смежил веки, и душа его растеклась далеко по ночному миру.

— Ты умрёшь в этом лесу, Невзор. Я уйду за Млавой и сгину на дальней стороне. Какой прок от того, что мы жили?.. Прости, это печаль говорит за меня. Я вернусь, а ты дождёшься меня. Мы построим новый город.

Невзор запрокинул голову, и по его седой бороде запрыгали звёздочки влаги. Он пил жадно, точно никак не мог напиться. Потом ответил Улену:

— Если ты погибнешь, враги узнают цену россичу. Когда ты их догонишь, многие пожалеют об этом походе. Разве не так, сын удачи?

— Надеюсь, — сказал Улен.