Она ужалила его диким, угрожающим взглядом:

— Прекрати, Паша, — предупредила жарким шёпотом. — Не строй из себя Татьяну Ларину. Это тебе не идёт. Или ты не мужик? Или я не твоя суженая? Опомнись, Пашка! Судьбу не переиграешь. Стыдно, что я тебе это говорю, а не ты мне. Да уж ладно. Изображаешь, что в старческий маразм впал? А я тебе не верю! Я тебя хорошо знаю. Ты мне все эти годы снишься. Нам друг от друга не сбежать. Ты моя добыча, я твоя. Ещё раз прошу: прекрати цирк!

Павел Данилович ей поверил. За минуту до её вспышки он во многом сомневался, теперь — нет. Она знает, что говорит. За те годы, что они не виделись, Варенька стала женщиной рассудительной и непреклонной. Она не ошибается. Они оба пропали. Они пропали в тот миг, когда он увидел её в Риге. А потом, когда катили в поезде на юг, уже не колёса под ними стучали, а разматывалась зловещая нить предназначения. Жутким ветром их сплющило друг о друга, пока ещё он брыкается, но скоро оба они смешаются в кровавое месиво. Такова любовь. Им нет спасения — ни ему, ни ей. Непонятно только, зачем другие должны страдать? Те, которые им близки, которые с ними связаны и зависят от них по нелепой прихоти обстоятельств.

Павел Данилович проглотил последний ледяной шарик из вазочки. Он за эти недолгие часы устал, как за несколько лет.

— Тебе твоего аспиранта Эдика или Вадика ничего не стоит обмишурить. Тебе никто не дорог. Но я-то не такой. Я никого предавать не буду. Тем более Ванечку. Тем более женщину, которую люблю, иными словами — Катерину Демидовну. Хоть ты тресни, Варька, а ничего уже не поправишь. Уразумей своим птичьим умом.

— Любимая женщина? Это она тебя в старичка превратила? Ты кем стал, Паша? Тебе на свалку пора… Я изменилась, но я живая. А ты? Пашенька, погляди на меня хорошенько!

Но ему не надо было её разглядывать. Варенька была такой, какой ей следовало быть. Могла убить, а могла помиловать. Ей многое дано. Но не дано ей властвовать над ним. Это её бесило. Она верно подметила: он её добыча, она — его. Кто кого первый сожрёт. Это называется любовной игрой.

— Поздновато мы встретились, Варенька. Кабы мне скинуть годков десять, а тебе их добавить, была бы из нас парочка. А так — смех один. У меня, Варенька, к перемене погоды кости ломит… Ты на меня видов не имей. Я своё отгулял.

— Лучше замолчи! — бросила почти с ненавистью. — Лучше не доводи меня… Ты что думаешь, Пашка? Ты языком потреплешь, поглумишься над девушкой — и спокойно уйдёшь к своей Демидовне? Ведь не выйдет у тебя, Паша. Ох, не выйдет!.. И не надейся.

— Какая-то ты недобрая, Варюха. Раньше я в тебе этого не замечал. Всякое было, но злости в тебе не было… Да ты бы, если Катю увидела, сразу бы всё поняла. А ещё тут и Ванечка. Нет, нам с тобой затеваться грех. Ступай себе с миром, Варя, не тревожь себя понапрасну.

Своим лукавым бормотанием довёл он всё же Вареньку до белого каления. Сначала она плеснула в него водой из стакана, но не попала: увёртлив был Павел Данилович, хотя и не молод. Тогда бедняжка потянулась к нему царапаться. Пальцы растопырила, губы раздула, вся как-то распушилась — так они и схватились на виду у всех. Варенька норовила до его глаз добраться, шипя: «Ну, погоди у меня! Запомнишь, как над невинной девушкой куражиться», а Павел Данилович, защищаясь, схватил её за плечи, собрал всю в комок, и было на душе у него празднично и тихо.

Наконец Варя угомонилась, сели опять за стол, а подошедшего на шум официанта Павел Данилович попросил не волноваться — это у них аэробика. Официант не волновался, но предупредил, что у них «ничего такого не положено».

— Раз не положено, то и не возьмём, — уверил его Кирша, а Варенька добавила смиренно:

— Ступай, милый друг, принеси, пожалуйста, кофе и ещё два мороженых.