— А как же?! — усмехнулся Фередир. — Сегодня вина всем хватит, только плати. Эй! — окликнул он кухонного мальчишку. — Две полных кружки — и не местную кислятину, а южного, с моей родины — ну?!

— Погоди-ка… Эй! — окликнул хозяина Гарав и, поднявшись, метко бросил на стойку тяжело брякнувший кошель. — Наливай отсюда всем кардоланцам… и всем вообще, пока не покажется дно, ну?!

— Дагооооор!!! — восхищённо взревела вся компания. Клич катился к стенам зала по мере того, как воины передавали друг другу слова оруженосца.

Две первые кружки мальчишка принёс Гараву и Фередиру. Гарав взялся за грубую ручку и, глядя в глаза друга, ткнул глиняный бок своей кружки — в глиняный бок его:

— За моё несбывшееся счастье! И пусть всё горит огнём!

— Пусть всё горит огнём, — кивнул Фередир.

Оруженосцы сцепились локтями — «брудершафт» — и опустошили кружки, не отрываясь…

…Через полчаса Гарав был здорово пьян. По-настоящему. Но язык и ноги у него пока не заплетались, поэтому, когда раздались вопли, тоже не вполне трезвые:

— Гарав, спой!

— Волчонок, песню!

— Песню!

— Спой, Гарав!

— Га-ра, Га-рав! — Он махнул рукой, жалея, что оставил лютню в столице, влез на стол, метко пнул какое-то мешавшее блюдо, заложил руки за голову, пошире расставил ноги и почти проговорил:

А потом почти взвизгнул:

Напоследок он вскинул руку, и вокруг загремел дикий полупьяный рёв, неистовый и страшный, распиравший стены:

— Убивай!. Убивай!

— УБИВАЙ!!!

— Гарав, ещё!

— Оруженосец, пой!!!

Мальчишка выпил половину из поданной кружки, прополоскал рот вином, сглотнул и бросил кружку Фередиру, который её ловко поймал и допил оставшееся.

— У кого там лютня есть?! Подыграйте… вот так…

словно конь по горной тропе, поскакал мотив…

— Налейте, блин, ну?! — он крикнул это по-русски, но его поняли.

Гарав соскочил со стола, движением рук расчистил себе место, подхватил вторую — пустую — кружку и, выбив ими гулкую дробь, подмигнул тем, кто ближе:

И все вокруг подхватили развесёлое вслед за прихлопывающим в ладоши мальчишкой — обнявшись и раскачиваясь, орали с явным удовольствием:

Под общий хохот кружки пустели и наполнялись. Могло показаться, что про Гарава забыли, но вскоре кто-то крикнул: «Ещё песню!» — и его крик дружно подхватили.

— Мужики, я совсем пьяный! — засмеялся мальчишка, пытаясь встать из-за стола. Кашлянул. — Ладно, я сидя, угу?

Но голос оруженосцу пока не изменил и легко перекрыл шум (не все слышали, что продолжается концерт), придавив его.

Гарав выхватил Садрон и ловко перекинул его из руки в руку под общий одобрительный смех.

Это и было последнее, что он помнил связно…

…Сказать, что утром Гараву было плохо, — значило не сказать ничего.

В конце концов, это нечестно, мрачно размышлял он, склонившись над бочкой, покачиваясь и кривясь от мерзкого вкуса во рту и боли, катающейся в голове на незнакомой здесь, но от этого не менее шумной тройке с бубенцами. Нигде не сказано, что воин добра и защитник правого дела может так мучиться с похмелья. Нигде не упоминается, что поборник справедливости может столько выжрать винища и заблевать весь двор (он мучительно рыгнул при одном только смутном воспоминании о том, как это было). Эти страдания по опредению — удел слуг зла, и поделом им.