…Мальчишки ели быстро и жадно, давясь и не глядя на Гарава. Он сидел напротив и ломал печенье с изюмом, кидал кусочки — то в рот, то на стол — пил вино частыми мелкими глотками и был зол. Так зол, что руки тряслись и внутри всё вибрировало.

Да, Гарав был зол. Зол до темноты в глазах. Он надеялся, что мальчишек ему не отдадут — и можно будет зарубить (НА ХЕР, НА ХЕР ЗАРУБИТЬ!!!) парочку увешанных золотом торгашей. Глядя в их бараньи глаза, где в последний миг тупость сменится ужасом. Пластануть от плоской хари до вислой толстой жопы — с треском и брызгами. Испытав наслаждение, после которого и неизбежный княжий гнев не страшен. Он даже уже видел, как отваливается сочным кровавым ломтём половина жирной тушки…

…Не вышло. Конечно не вышло. Покупатель сам собой испарился. Торгаш посерел и стал кланяться, улыбаться и делать скидки.

А пацаны заревели. Заплакали навзрыд, сразу оба, дёргаясь, как от ударов током. И ревели всё время, пока с них снимали цепи. Облегчённо. Гарав оглядывался — не смеётся ли кто. Хрена. Никто не смеялся, никто даже не смотрел в их сторону; вся эта пёстрая вонючая кодла как будто ослепла. Ну понятно… Никому не хочется внезапно раздвоиться.

Садрон просился из ножен и буквально шевелился у бедра, умоляя хозяина (как это там было: «Hyarrrrrrrra… hy-y-yara-a-a…», да?). Но всё, что Гарав смог себе позволить — швырнуть отсчитанные деньги в пыль. Так, чтобы разлетелись пошире, раскатились, попрятались. Торговец вежливо улыбнулся, подобрал расшитый подол, встал на колени и стал их собирать…

…Гарав достал купчую. Мальчишки перестали есть, вздёрнули головы, придвинулись друг к другу на скамье.

Гарав начал рвать её. Тихо и свирепо порыкивая, начал с треском драть на мелкие клочки неподатливый пергамент — прямо перед ошалелыми светлыми глазами, перед двумя парами глаз — в них было непонимание… сначала. А потом…

…Конечно, они были рады, что их купил не один из этих мерзких и жутких чужаков, а свой — ровесник-северянин с бешеными серыми глазами и русым «хвостом» до лопаток. Они были твёрдо уверены, что северянин купил их, чтоб заколоть на могиле друга или родича, напоить ушедшего горячей вражеской кровью напоследок. И это было хорошо, это было просто здорово… Сил сопротивляться после долгой «дрессировки» в бараке — плетью, жаждой и кандалами — у них уже не осталось, а тут хотя бы смерть с честью, почётная и — сразу, от меча, как положено было умирать в том мире, который у них отняли и заставляли забыть со всей жестокостью трусов, получивших власть над храбрыми. Пока их вели по улице вражеского города, они шёпотом уговорились, что тот, кого спаситель поколет первым, подождет друга на Той Стороне. Недолго ведь…

Но северянин накормил их. Разорвал крепкий пергамент. Разбросал, расшвырял с непонятной яростной руганью по столу серебро и медь. Не меньше чем на пять марок серебром расшвырял. И ушёл…

…Мальчишки сидели за столом. И до них медленно доходило, что они свободны.

— Как его хоть звать-то? — прошептал тот, который помладше. — За кого нашим матерям просить Валаров?

— Не знаю, — покачал головой его друг. — Но я другое знаю… когда мы вернёмся — я не пойду больше драться за Ангмар. Я не боюсь. Но я просто не хочу.

Женщина, которую он нашёл, была красивой, лет на десять постарше. Нашёл около порта, где таких было, оказывается, немало. Гарав, честно сказать, задавался вопросом, зачем она вообще занялась своим ремеслом — ну не было вроде как в Зимре ничего такого, что могло бы толкнуть женщину на это дело. Но задавался только поначалу. Наверное, это вещь вечная, как людской род…

Комната над какой-то корчмой, куда они пришли, была небольшой, но аккуратной, по дороге и в самой корчме никто не удивлялся (Гарав этого ужасно стеснялся) тому, что видел, а женщина оказалась ласковой и необидно деловитой.