– Прошла зима, удалилась Марена-матушка, настала пора Яриле Молодому в белый свет возвращаться, весну отмыкать, а волкам пасть замыкать! – объявил волк, когда все собрались вокруг идола. По голосу, глухо звучавшему из-под личины, по движениям было видно, что он не молод и годится в отцы «молодым волкам», с которыми прощался сегодня на полгода. – Замыкаю я пасти волкам лесным, чтобы не трогали они ни коровы, ни быка, ни телка, ни овцы, ни барана, ни козы, ни свиньи, ни доброго человека!

Он обвязал веревкой челюсть волчьего черепа на колу, завязал хитрый узел.

– А вы, волки лесные, сыны мои серые, отправляйтесь к Волчьей Матери, пусть она вам покажет дорогу в белый свет! – велел он, разогнувшись.

– Отпускаешь ли? – спросил один из «молодых волков», в такой же волчьей шкуре.

– Ступайте своей дорогой!

– Спасибо, отец Одинец! – парень поклонился. – Целую зиму ты нас кормил, поил, уму-разуму учил. Теперь прощай до новой зимы, до первого снега!

– Велес в добрый путь!

Все разом поклонились Одинцу и кинулись по избам, чтобы почти сразу показаться вновь наружу, уже с заплечными мешками и коробами. Двое волокли привязанную к жерди тушу косули – добыли вчера и хранили в холодке, обернутую в стебли первой молодой крапивы.

– Добрый путь!

– И тебе подобру оставаться, батюшка!

Еще раз поклонившись на прощание, волки вслед за своим молодым вожаком потянулись по тропинке прочь от заимки. Старый вожак молча смотрел им вслед, опираясь на рогатину. Под волчьей личиной не видно было его глаз, только седоватая борода слегка виднелась снизу. На руке, державшей рогатину, не хватало двух пальцев, а двигался он, заметно припадая на правую ногу. Вот уже много лет – не считал сколько – он провожал по весне парней и подростков, иные из которых были сыновьями его собственных прежних товарищей и ровесников. Иногда их уходило меньше, чем пришло – и в этот раз тоже. Но ему самому не суждено последовать за уходящими – он навек покинул мир людей. Эти, молодые, сегодня вспомнят свои человеческие имена, и лишь ему никогда больше не суждено услышать имя, которым кликали его по ту сторону леса. Да и что вспоминать имя покойника – того человека больше нет.

Ближе к полудню волхвита Угляна разобрала вдали за деревьями первые отзвуки волчьего воя. Она вышла и встала, прислушиваясь, перед дверью избушки – старой, покосившейся, с заросшей кустами дерновой крышей. Двадцать лет назад здесь жил ведун Паморок, перед ним – его наставник Хитрован, перед ним, как говорили, голядская ведунья, которую звали Рагана – в те времена в округе обитало немало голядских родов. От голяди остался обложенный камнем очаг посреди пола, хотя еще Хитрован сложил в углу обычную для славян печку. Но очаг не тронул: под ним сидели духи, те самые незримые помощники и слуги, которых жившие здесь ведуны по наследству передавали друг другу, да и сами прежние хозяева ведовской избы. По старому-престарому, всеми прочими давно забытому обычаю прах умерших ведунов, собранный с крады, погребали в их прежнем доме, под очагом. Там, под черной землей, перемешанной с золой, зарыты в широкогорлых горшочках обгоревшие кости Хитрована, Раганы и ее предшественников, которых Угляна подкармливала в дни поминания мертвых.