А после с чистой совестью отправилась спать.

Скрежет пружин за стеной безжалостно выдернул меня из мира грез ранним утром. И сразу на голову обрушилась сильнейшая боль.

– Чтоб вас… – выругалась я, морщась и укрываясь руками от солнца, протиснувшегося в окно сквозь занавески.

Спустя пару минут, одевшись, я подошла к окну и, улыбаясь, переставила пустую тарелку на стол.

– Прелесть, – сказала вслух. – Спасибо за чистоту и радушие.

Выходя из номера, не удержалась и еще несколько мгновений смотрела в узкую щелку между дверью и косяком. Надеялась подсмотреть, покажется ли брауни, чтобы убрать посуду? Но хитрый домовой, чувствуя мое присутствие, так и не высунулся. Пришлось уходить ни с чем.

За стойкой трактирщика сегодня встречала женщина. Такая же полненькая, как и вчерашний мужчина, но на этот раз явно чистых человеческих кровей. Я предположила, что она жена полугнома, и, скорее всего, не ошиблась, потому что к ней подбежала девочка лет двенадцати, с такими же вытянутыми, как у отца, ушами и носом-пуговкой. Она что-то зашептала матери на ухо, краснея и хихикая. Я не слышала, что именно, но толстушка погрозила чаду:

– Иди на кухню, а не подслушивай Берту. Мало ли что она скажет, не наше это дело, с кем мастер Фенир время проводит!

На этом их короткий разговор закончился, и я подошла ближе к стойке, чтобы заказать завтрак.

Через десять минут я уже сидела за одним из столиков у окна, любовалась идеально чистым небом, в котором ничто не напоминало о вчерашнем ненастье. Из кухонного помещения та самая остроухая дочурка трактирщика вынесла мне тарелку с овсяной кашей, остатки вчерашнего рисового пирога и чашку кавы.

Поблагодарив женщину, я с наслаждением сделала глоток бодрящего напитка, прежде чем начать трапезничать, и тут меня отвлек звонкий женский хохот, разнесшийся по трактиру. Он напоминал мне деревенский колокол, звон которого знаменовал несчастье.

Недовольно поморщившись, потому что от резкого звука моя почти прошедшая голова снова начала болеть, я повернула голову в сторону лестницы. Туда же смотрела и дочь трактирщика. Только если ее взгляд был полон благоговейного обожания, то мой не выражал никакого довольства.

Все дело в том, что со второго этажа спускались трое: две пышногрудые красотки очень легкого, я бы сказала, наилегчайшего поведения и зажатый меж ними, сказочный, но сильно помятый “принц”. Его рубашка, судя по моему опыту, пошитая у хорошего портного, была небрежно распахнута на груди; мужское жабо съехало на одну сторону, а брюки оказались непозволительно приспущены так, что дойдя до них при осмотре, я предпочла отвернуться и сделать вид, что увлечена кавой. Потому как теорию я знала прекрасно, и воображение – будь оно неладно – рисовало картины того, чем занималась вся компания… Появлялись и ненужные, совершенно непрошеные вопросы. Например: зачем ему вторая женщина? В теории, которую я знала, для любви нужны были лишь двое. Одна из них просто ждала? Пришла позже? Помогала советами?..

– Виктор, когда вы посетите нас снова? Я уже в нетерпении! – прощебетала темненькая девица, перебивая мои мысли. Голос ее был таким громким, что услышали все, а сам предмет ее любования наверняка слегка оглох.

– Мэди, солнце, – мурлыкнул он, погружая взгляд в ее декольте. – Без вас, моя прелесть, я засохну, как кактус в пустыне!

Кактус? В пустыне? Я закашлялась.

Девица же опять залилась смехом, не поняв сарказма. Вторая, рыженькая, наоборот, надула губки и, ткнув кулачком в плечо любовника, сделала вид, что обиделась.

– Виктор, а по мне вы будете скучать? Или только Мадлен вам интересна?

– Ах, Сью, в гневе вы прекрасны! – засмеялся стервец и поцеловал ей пальчики.