Изменить размер шрифта - +
Уже многие его друзья и соратники исчезли с лица земли, поплатились за свою фанатичную преданность революции. А если точнее, сочли себя равными вождю, поскольку они вместе стояли у её истоков и считали, что могут, как и Он, пользоваться плодами своей борьбы.

Выходит, фанатизм в любых проявлениях ничем хорошим не кончается. Человек, излишне увлеченный чем-то, теряет объективность, не замечает того, что в обычном состоянии непременно бросилось бы ему в глаза. Его инстинкт самосохранения притупляется. Фанатик-революционер считает, что в нынешнем тридцать третьем году, в отличие от года семнадцатого, ему нечего опасаться. А и в самом деле: власть народная, все для людей. И уже не думает, что это просто "власть", и, как в любые другие времена, всегда найдется тот, кто захочет прибрать её к рукам. И владеть ею единолично…

Старые большевики и теперь ещё действуют чересчур прямолинейно и не замечают, что на смену им постепенно приходят другие люди. Те, которые пользуются приемами, никакого отношения к порядочности и чести не имеющими, зато куда более испытанными… Воистину, посеющий ветер пожнет бурю.

Наташа так до конца и не поняла этого парадокса: завораживающей силы слова. Казалось бы, открой глаза и посмотри, сам все увидишь, но в обычной жизни зрячие люди там, где дело касалось политики, предпочитали закрывать глаза и пользоваться палочкой и собакой-поводырем, которые давала в их распоряжение умело расчитанная пропаганда…

Естественно, что Наташа Романова, урожденная княжна Ольга Лиговская, всегда была настороже. Все послереволюционные годы она подспудно ждала, что на улице её остановит чей-нибудь возглас:

— Оленька! Княжна Лиговская!

И её тут же поведут под белы ручки, как замаскировавшегося врага советской власти, во тьму, в страшные подвалы Лубянки, где пропадали без следа люди позначительней, чем простая циркачка.

Видно, и Головин, потомственный граф, ощущает нечто подобное, несмотря на огромные услуги, оказанные им НКВД. Его секретная лаборатория дала в руки тем, что сидят на Лубянке, мощное орудие подавления человеческой психики без применения пыток и вообще какого бы то ни было физического воздействия.

Правда, там пользовались услугами уникальной лаборатории в случаях особо важных и конфиденциальных, что называется, государственного значения, о которых сами ученые, и в их числе талантливейший начальник отдела Татьяна Поплавская, имели самое смутное представление. То есть они наивно полагали, что, исследуя возможности человеческого мозга, помогают совершенствованию личности советского человека будущего, который легко сможет достичь ныне недостижимого…

Больше других ученых знал сам Головин, а больше Головина — его заместитель по политической части, подполковник ГПУ Семен Френкель. В отличие от других работников НКВД, посещающих время от времени отделы лаборатории, проверяющих и надзирающих, он единственный разбирался в нейрофизиологии достаточно, чтобы держать работы ученых под своим контролем. Когда-то он был студентом самого Павлова.

Однако Френкель быстро понял, что через науку он многого не добьется. Кем стал теперь его великий учитель? Человеком, над которым весь наркомат внутренних дел откровенно посмеивается: подумать только, он обращается к правительству, к самому товарищу Сталину с требованиями — если ему и позволяют что-то требовать, то только потому, что он — Нобелевский лауреат! — прекратить в стране произвол и насилие. Да и все его петиции Сталину уже не показывают. Однажды вождь на вопрос очередного начальника НКВД, что делать со строптивым ученым, небрежно махнул рукою:

— Пусть пишет. Великим людям позволительно иметь слабости.

Френкель смог развернуться безо всяких опасений — кто из энкавэдэшных недоучек сумеет разобраться, чем занимается подвластный Политуправлению исследовательский центр?

Головин — номинально директор, но от Френкеля зависят и финансирование, и строительство, и вообще само существование секретной лаборатории, которая постепенно переросла в научно-исследовательский центр.

Быстрый переход