Шандор сделал еще шаг вперед и увидел, как у Рейнольдса закатываются глаза, зрачков уже не стало видно, одни белки. Рейнольдс начал падать вперед, накреняясь влево. Он мог бы пораниться очень сильно и даже себя убить, если бы его незащищенная голова ударилась в этот момент о цементный пол. Шандор вынужден был быстро вытянуть руки вперед, чтобы задержать падение. Рейнольдс ударил Шандора сильнее, чем когда‑либо кого‑нибудь в своей жизни. Перенося тяжесть тела с левой ноги на правую, он обрушил сковывающие запястья наручники жестоким, сокрушительным ударом, вложив в него самую последнюю унцию энергии, остававшуюся в руках и плечах. Ребра двух его ладоней, сильно сжатые вместе, ударили Шандора по открытой шее, чуть пониже уха и челюсти. Ощущение было такое, словно он соприкоснулся со стволом дерева. Рейнольдс охнул от боли. Ему показалось, что он сломал оба своих мизинца.

Это был прием дзюдо, смертельный удар. Такие, как правило, убивали наповал или непременно парализовывали, заставляя терять сознание иногда на несколько часов. Так было со многими, теми, кого Рейнольдс когда‑либо знал.

Шандор что‑то пробормотал, потряс немного головой, чтобы прояснить взгляд, и продолжал двигаться вперед, безжалостно прижимая Рейнольдса к «мерседесу», чтобы исключить любую попытку ударить его ногами или коленями. Рейнольдс оказался беззащитен. Он не мог сопротивляться, даже если бы захотел: к великому его удивлению, нашелся человек, который мог не только выжить после такого удара, но практически почти не обратить на него внимания. И это изумление не оставило в нем даже мысли о сопротивлении. Шандор наконец прижал его к машине своей огромной массой, протянул обе руки, схватил Рейнольдса за предплечья и сжал. Никакой враждебности или иного чувства не было в глазах гиганта, когда они немигающе уставились в глаза Рейнольдса с трех‑четырех дюймов расстояния. Он просто стоял и сжимал. Рейнольдс, пытаясь не закричать от боли, сжал зубы и губы так крепко, что заныли челюсти. Ему показалось, что предплечья его сдавливают гигантские неумолимые тиски. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, холодный пот выступил на лбу, и показалось, что кости рук раздавлены до такой степени, что никогда не срастутся. Кровь ударила в виски, стены гаража потускнели и поплыли перед ним. Лишь тогда Шандор разжал свои железные объятия и сделал шаг назад, слегка потирая левую сторону затылка.

– В следующий раз сожму немного выше, – спокойно пообещал он, – как раз там, куда вы меня ударили. Пожалуйста, прекратите эти глупости. Мы оба пострадали совершенно напрасно.

Прошло пять минут. Острая боль в руках Рейнольдса сменилась тупой и ноющей. Немигающие глаза Шандора ни на секунду не оставляли его. Дверь распахнулась, и очень молодой человек, почти мальчик, остановился на пороге, глядя на Рейнольдса. Худой, с вихрами черных волос и быстро стреляющими глазами, такими же темными, как и волосы. Он указал большим пальцем руки через плечо.

– Шеф хочет видеть его, Шандор. Отведи. Хорошо?

Шандор провел Рейнольдса сначала по узкому коридору, потом по небольшому лестничному маршу в его конце, потом по другому коридору и втолкнул в первую же дверь, расположенную во втором коридоре. Рейнольдс споткнулся, однако сумел не упасть и осмотрелся.

Стены большой комнаты были обшиты деревянными панелями, пол покрывал изношенный линолеум, застеленный истертым ковром перед столом в дальнем углу. Комната ярко освещалась лампой средней мощности под потолком и сильным светильником на гибкой подставке, прикрепленным к стене за столом. Светильник был направлен на поверхность стола, резко освещая лежащий пистолет Рейнольдса, ворох одежды и все остальные предметы, еще совсем недавно аккуратно сложенные в его сумке. Рядом с одеждой лежали растерзанные остатки самой сумки с изрезанной подкладкой, вырванной молнией, оторванной кожаной ручкой. Даже маленькие нашлепки на дне сумки, выдранные с помощью кусачек, валялись рядом.