Эта акция, как тогда писали, потрясла всю Францию. К выражению негодования присоединился весь истеблишмент, начиная с Жака Ширака, который в специальном коммюнике по этому поводу выразил глубокое негодование и громогласно осудил безобразный акт. Его гневную речь крутили по новостям почти неделю непрерывно.

    И вот неделю тому сожгли крупнейшую в Париже синагогу. Погибло двенадцать молящихся, получили ожоги не меньше пятидесяти, однако ни президент, ни правительство не обмолвились и словом. Мало ли во Франции происшествий, вон на Сене перевернулся катер с тремя пассажирами, двое суток телекомпании показывают кадры с места трагедии.

    Еврейские организации начали было привычно бить тревогу, но все те, кого они подталкивали в спину и требовали гневных выступлений, сейчас вяло отговариваются то плохим здоровьем, то нехваткой времени, то еще чем-то крайне важным. А кто-то даже выразил недоверие, что синагогу подожгли фашисты или антисемиты, потому, дескать, преждевременно их осуждать, а что, если сами евреи и подожгли, чтобы вызвать нужную им реакцию?

    Эта точка зрения, как ни странно, восторжествовала. Назначили расследование, причем с таким же рвением, как искали поджигателей, искали улики, что это сами евреи подожгли свою синагогу, как гитлеровцы в свое время – рейхстаг. Население вроде бы даже вздохнуло свободнее, не натыкаясь на гневные филиппики против антисемитизма, на призывы обуздать неофашистов и на требования жестоких наказаний тем, кто хотя бы посмотрит косо на еврея.

    Если в прошлый раз, когда сожгли еврейский центр, министр внутренних дел Доминик де Вилльпен потребовал «мобилизовать все усилия, чтобы найти преступников», то нынешний министр внутренних дел отнесся к этому делу так, как должен отнестись министр: дело не настолько важное, чтобы им занимался чиновник такого высокого ранга лично, это в компетенции префекта полиции. Или даже комиссара. Преступления против евреев будут расследоваться так же, как и против французов, а не как против каких-то божественных существ, как было раньше.

    Это тоже вызвало, с одной стороны, растерянность и смятение, с другой – ликование, что очень скоро начало приобретать весьма острые формы. Уже весь мир с напряжением и ожиданием чего-то нового следит за Францией, там проживает самая большая еврейская община в Европе, около 600 тысяч евреев. Там же чуть больше двенадцати миллионов мусульман, то есть самая многочисленная исламская община на континенте. Мусульмане воспрянули первыми, их ярость обрушилась на евреев. Двоякие чувства французов отразились в массе новых анекдотов про исламистов и евреев: не любят и тех и этих, но как хорошо, когда одни бьют других! Властям пришлось придерживать мусульман, чтобы не слишком выходили из рамок, а это оказалось не легче, чем обнаглевших, по мнению рядовых французов, от безнаказанности евреев.

    Но все равно мир понимает, что на самом деле все начинается в США. И кончается там же.

    У себя в кабинете Стивен включил новости, посмотрел, под каким углом подают их крупнейшие телеканалы, быстро проглядел ряд сообщений по Интернету, сразу отсортировав нужные по ключевым словам.

    Вошла Джоан, милая секретарша, тихая и застенчивая, настоящая крестьянская девушка из глубинки, лишь самый узкий круг имеет доступ к ее послужному списку и знает укрытое от посторонних глаз звание этой скромницы.

    – О, – сказала она одобрительно, – у вас монитор стал пошире.