Но она была всего лишь дочерью впавшего в шарлатанство раввина, и поэтому жизнь красавицы изобиловала самыми неожиданными поворотами. В наиболее тяжкие моменты всего за двадцать флоринов можно было занять подле нее место императора Жозефа или даже самого Господа Бога, приобщившись таким образом к таинству Воплощения.

По дороге из Теплице или Карлсбада, которые время от времени она посещала, околпачивая за местными игорными столами все новых простаков, божественная Ева иногда останавливалась в Дуксе, чтобы поприветствовать Казанову, которого всегда считала великим ловкачем. Она выражала ему свое восхищение, вызывая при этом у шевалье приятные вздохи, и Джакомо выражал ей в ответ свое самое искреннее почтение. Таким образом, всем женщинам, начиная с Тонки, простенькой дочери садовника, и заканчивая Евой, согласной не более и не менее, чем на роль матери второго Сына Божия, Казанова не уставал доказывать, насколько верит в их божественную природу. Настоящий мудрец, он умел увидеть в одном и том же создании и ангела, и чудовище. Замечательно то, что у него ничуть не вызывал отвращения тот факт, что чудовище порой преобладало, а ангел, как правило, был изрядно потасканным.

С первого мгновения мадам де Фонсколомб прониклась неким дружеским чувством к этой необыкновенной женщине, способной при помощи своего нежного, чарующего голоса заставить говорить даже мертвого. Ева сама представилась обществу, назвавшись искательницей приключений, и ничуть не скрывала, что совершенно не прочь при случае одурачить какого-нибудь оказавшегося поблизости простофилю. Такой открытый цинизм делал ее еще привлекательней, к тому же мадам де Фонсколомб принадлежала к тому времени и обществу, когда разного рода шарлатаны принимались с восторгом теми, кого они же и обманывали, при условии, чтобы все проделывалось умело и изящно. Ныне этот слой общества вымирал – слишком часто принадлежавшие к нему люди бросали свои привилегии на игорные столы. Добро и зло, польза и тщета, правда и ложь различались для них по единственному признаку: избавляют ли они от сиюминутной скуки.

Что же касается Полины, то она, напротив, сразу стала выказывать крайнюю враждебность сведущей в каббалистике красавице, Она не понимала, как можно было ощущать хотя бы малейшую приязнь к существу, фальшивость которого казалась ей очевидной с первого взгляда. Весь вид молодой девушки выражал непримиримую враждебность. Полина не смотрела в сторону находившейся рядом Евы и не отвечала, когда та заговаривала с ней. Не выдержав, мадам де Фонсколомб сделала своей камеристке замечание, на что Полина резко ответила:

– Эта мошенница умеет только одурманивать мозги своими пустыми суевериями, ставшими ее ремеслом. Красота, которая заставляет людей верить ее словам, является для них страшным ядом.

– Насколько я знаю, этот яд еще никого не убил, хотя обычно и вызывает весьма приятное опьянение. Наш дорогой Сейналь когда-то попробовал его и, похоже, не прочь отведать еще.

– Тогда бедняга будет первым, кого эта кудесница здесь одурачит.

– По-видимому, он именно этого и дожидается и не боится потерять при этом ни жизнь, ни время.

Мадам де Фонсколомб была крайне недовольна, что Полина пренебрегает Джакомо лишь потому, что он в нее влюблен. Она понимала, что посещение замка очаровательной колдуньей говорит о том, что между ней и библиотекарем существует любовная связь, и видела, что это вызывает досаду у надменной камеристки.

– Этот человек до смешного занят своей персоной, – вновь заговорила Полина, – он готов увлечься даже самым уродливым или глупым созданием, лишь бы любоваться, как в зеркале, собственным отражением в ее глазах. Как не презирать такую нелепую личность?

– Это всего лишь игра, мое бедное дитя, но, насколько Я нижу, вы совершенно неспособны понять ее правила.

– И к тому же не стремлюсь.