Карло Анджолини, племянник бывшей жены Казановы, приехал навестить его в конце мая и остался в замке. Именно он находился рядом со знаменитым венецианцем в последние часы его жизни.

С середины мая удержание мочи в организме настолько усилилось, что появились пугающие признаки водянки. Последние свои дни шевалье провел в кресле, поскольку ядовитая жидкость, заполнившая легкие, мешала ему дышать. Он видел в зеркале, что отечность тела делает его похожим на бурдюк, а лицо устрашающе уродливым. Любому, кто знал Джакомо раньше, не хватило бы воображения представить себе, до чего он может быть некрасивым, так что уже хотя бы по одному его виду легко было догадаться, что ему осталось жить совсем недолго.

В ночь с 3 на 4 июня он при помощи Карло написал коротенькую записку «заботливой Элизе», в которой благодарил ее за «бульонные таблетки». Потом продиктовал письмо, в котором вверял Генриетте свою любовь, свои мысли и свой последний вздох. И наконец попросил племянника прочесть ему отрывок из своих «Воспоминаний», в котором говорилось о месяцах, проведенных с Генриеттой сорок девять лет тому назад.

Когда молодой человек закончил чтение, Джакомо произнес несколько бессмысленных слов и испустил дух.

В тот же вечер Карло получил письмо, в котором извещалось о том, что вот уже месяц, как в Экс-ан-Провансе скончалась некая мадам де Фонсколомб, являвшаяся той самой получательницей, которой собирался отправить свое последнее послание Джакомо.

Молодой человек счел, что было бы неприличным сохранить эти два письма, которые предназначались теперь лишь для покойных. Он решил вернуть их авторам и Господу Богу и благополучно сжег оба.

На следующий день он написал княгине Лихтенштейн, извещая ее, что библиотекарь графа Вальдштейна умер, и его без промедления предали земле. В Дуксе стояла сильная жара, и тело стало быстро разлагаться.

В свою очередь, княгиня отправила весточку графу, своему сыну, который находился в это время в Будапеште, где покупал лошадей у князя Эстерхази. Граф Вальдштейн передал эту грустную новость со срочной почтой князю де Линю, всегда выказывавшему особое расположение к шевалье де Сейналю. Этот благородный друг счел необходимым написать заключительное слово в этой истории, засвидетельствовав, что Жак Казанова умер в своей постели, с простертыми к небу руками, как и положено достойному человеку и пророку, произнеся под конец следующие душеспасительные слова: «Великий Боже, и вы, свидетели моей смерти! Я жил, как философ, и умираю, как христианин!»

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Романический текст сам по себе содержит все необходимые части или не нуждается в них вовсе. Но надеюсь, мне простят те строки, которые я собираюсь теперь написать…

Дело в том, что я пережил с Казановой в своем роде любовную связь. Ведь не зря считалось, что этот соблазнитель умел очаровывать и мужчин. За изысканным автопортретом, изображенным в «Воспоминаниях», я обнаружил писателя тем более волнующего и глубокого, что сам он всегда считал себя, да и хотел выглядеть со стороны, развязным. Его истинное целомудрие особенно сильно проявляется в наиболее непристойных из описанных им сцен. И только ничтожный ум может счесть их автора легкомысленным или поверхностным, поскольку именно скромность обязывала его заменять усмешкой или забавным словечком какое-нибудь серьезное признание, подлинный смысл которого стал бы для нас в тягость.