|
Картина, нарисованная лепреконом, прояснила все. Или почти все. Оказывается, у болотной нечисти, не имеющей возможности выйти за пределы своего болота, в большом почете были былинки клевера. Но не простого клевера, а того, венчик которого насчитывал четыре листика вместо трех. Такой клевер приносил удачу и шел на какие-то хитрые зелья, которые вместе с пивом по ночам варила болотница. Эта информация дошла до писателя в разгар сильнейшего творческого кризиса. Его заклинило. Он уже второй месяц подряд сидел без дела, не в состоянии выдать на-гора ни одного приличного сюжета новой сказки, а болотница, по слухам, владела секретом вдохновения и за определенную мзду, вполне могла им с кем-нибудь поделиться. И вот Ганс Христиан Андерсен вышел на промысел. Ему жутко повезло. Сказочник набрел на целое поле «клевера», у которого все былинки имели не по три, а аж по целых шесть лепестков! Мимо такой удачи он пройти не мог, надрал целый стог и потащил его к болотнице, рассчитывая на награду. Гансик в ботанике разбирался слабо. Ему было невдомек, что на болото он волок не клевер. Это была конопля. Свой стожок он выложил перед болотницей, с ходу заявив: сама былинки да листики на них пересчитывай, мне недосуг. Мне типа это… сказку подавай. Или, на худой конец, к бутылкам, в которых вдохновение разлито, приложиться дай. — Что за бутылки? — насторожился Денис. — Вон в том шкафчике стоят, — кивнул лепрекон на толстенный ольховый пень, торчавший прямо из пола у стены корчмы. В его коре действительно угадывалось что-то наподобие дверцы. — Блуждающие огоньки! — воскликнул юноша, треснув себя по лбу. — Как же я сразу-то не догадался. Вот, значит, в какую сказку меня Валька закинул. Лепрекон как-то странно покосился на юношу при этих словах. — Блуждающие огоньки? — Ганс тоже встрепенулся. — А что, неплохо звучит. Сказка вообще-то дрянь получилась, а вот название самое то. — Сказочник полез под стол, выудил оттуда скинутые на пол исписанные бумаги и начертал на одной из них новое название. — Какая самокритичность, — восхитился Денис, но Ганс его уже не слышал. Он вернулся к новой сказке и теперь задумчиво жевал кончик пера, устремив мечтательно-пьяный взор в потолок. — Ну и дальше что было? — тормошнул Денис лепрекона. Тот продолжил. В ольховом пне, который служил шкафчиком еще прабабушке болотницы, действительно стояли бутылки. С поэзией простой, поэзией скандальной, в которую был подсыпан шипучий порошок из лживых грязных городских сплетен. В особой бутылке хранились трагедии, замешенные поганой метлой на похмельном рассоле, обильно орошенном кровью преступника и его жертвы. Трагедии хранились в бутылке из-под шампанского, так как, по определению, должны были хлопать пробкой, а потом ядовито шипеть, исходя пузырями ненависти и злобы. Была в шкафчике даже бутылка с минорно-набожной поэзией, но, так как в каждую бутылку болотница добавила немножко чертовщины, стишки получались не совсем минорные и не совсем божественные. Половину шкафчика занимала самая большая бутылка с обыкновенными историями для прозаиков. Горлышко ее было обвязано свиной кожей и обтянуто пузырем, чтоб амброзия не выдохлась. Вот этой-то бутылки Ганс Христиан и пытался добраться в душевных терзаниях, вызванных сильнейшим творческим кризисом. К счастью, пришел он хоть и с охапкой конопли вместо клевера, но зато с деньгами. Не меньше трех десятков золотых отягощали его карман, и хитрая болотница начала вдохновлять его своим ядреным пивом, втихаря переливая духмяный напиток через жестяную воронку в бутылки, которыми ее за недорого (стакан мухоморовки за тридцать бутылок стеклотары) снабжали черти, обшаривавшие близлежащие к болоту кусты. |
