Завидев вошедших, Глыба не спеша поднялся, потянулся и многозначительно покосился на Вадика. Смолин мотнул головой, указывая спутнику на лестницу в мансарду:

    – Шагай, я сейчас…

    – Часа полтора, не меньше, возле дома колобродились какие-то два мутных , – шепотом доложил Глыба. – То с одной стороны пройдут, то с другой, у забора постоят, опять отойдут… Только когда стало светать, слиняли. И не похожи они, Червонец, ни на пьяных, ни на ширнувшихся: не шатались, не гомонили, кружили вокруг, как кошка у сметаны, Катька изгавкалась… И на ментов тоже не похожи.

    – Понял, – рассеянно кивнул Смолин. – Ну, будем поглядывать и дальше, что тут еще сделаешь…

    Он поднялся наверх по чуть поскрипывавшей лестнице и плотно притворил за собой дверь. Вадик уже разложил на столе туго набитые бумагами пластиковые папки числом три и еще какие-то листы, исписанные его аккуратным почерком, покрытые непонятными схемами и цифрами. Правда, и про пиво Вадик не забыл, водрузил на стол баклагу и как раз протирал носовым платком стаканы из шкафчика на стене.

    Смолин опустился в кресло. Сна уже не было ни в одном глазу, зато привычный азарт прошелся по нервам приятной щекоточкой.

    – Валяй, – потребовал он нетерпеливо.

    Кот Ученый не без театральных пауз наполнил высокие стаканы, старательно следя, чтобы пена не пролилась на бумаги.

    – Итак, утонувший броневик и сгинувшие красные орлы… – признес он тоном человека, привыкшего читать лекции. – Сначала версия официальная… точнее, засекреченная… точнее, обе вместе, потому что они неразрывно связаны… По официальной версии, Кутеванов и сопровождавший его красноармеец погибли, сверзившись в реку на броневике при испытаниях захваченной у беляков военной техники. По версии засекреченной, авария случилась оттого, что славный балтиец по пьянке решил покататься на броневике, не справился с управлением, зарулил в реку и выплыть не сумел ввиду все того же алкоголия. В пятьдесят девятом, к сорокалетию освобождения Шантарска от колчаковцев обком собрал доживших до юбилея ветеранов-свидетелей-участников и обязал их накропать мемуары. Они и накропали – причем целых четыре человека бесхитростно упомянули про печальную причину трагедии, сиречь водку. Разумеется, эту часть воспоминаний велено было засекретить и считать досадным огрехом…

    – Да знаю я все это, – перебил Смолин. – А в перестройку вся правдочка всплыла и подлинные, без купюр, воспоминания только ленивый не печатал и не цитировал… Ты дело давай.

    Кот Ученый, словно и не слыша, продолжал хорошо поставленным голосом, с лекторской интонацией:

    – Вот только никто, ни одна живая душа не подошла к этому делу с позиций сыскаря. Собственно, и причин не было, так что не стоит насмехаться… Так вот, дело в следующем, Вася… Вся эта история – вся! – зиждется на показаниях одного-единственного свидетеля: товарища Вальде Яниса Нигуловича, комиссара героического полка и по совместительству начальника особого отдела. Каковой товарищ, будучи единственным трезвым в экипаже броневика, сумел все же вынырнуть и добраться до берега. Самую чуточку неприглядно выглядит тот факт, что он не пытался вытащить остальных… впрочем, как гласят архивы и анналы, пытался все же, несколько раз нырял добросовестно, но был в шоке, башкой обо что-то ударился при падении машины в реку, сил не было совершенно, боялся вот-вот пойти ко дну, а времени прошло столько, что остальные наверняка уже захлебнулись на дне… Так он потом объяснял, и, судя по всему, его объяснения признали убедительными, никогда ни в чем не упрекали… вплоть до тридцать седьмого, но это уже отдельная песня.