Старик продолжал бежать. Прентис поспешил за ним, на ходу перезаряжая винтовку, двигаться стало легче, он догнал старика, лощина снова повернула направо, и на этот раз он заметил какое-то движение. Старик уже стрелял, он тоже трижды нажал на спусковой крючок и увидел падающих людей. Оказалось, что по лощине бежало шесть человек — мексиканцев в сомбреро, с бандольерами, в мешковатых штанах, в башмаках на веревочной подошве и с винтовками. Двое из них уже упали, еще двое падали. Последние увернулись на повороте, и старик кинулся к ним, Прентис следом. Потом он ясно увидел их. Они бежали как сумасшедшие к прямому отрезку лощины, и он остановился, вскинул ружье, прицелился и уже хотел выстрелить, но старик схватил его за запястье и отвел его руку. Потом старик совершенно спокойно принял классическую позицию для стрельбы, чуть откинулся назад, вытянув руку, вторую руку заложил за спину для равновесия; он двумя выстрелами уложил обоих, попав одному в плечо, другому в ногу. Потом он медленно опустил руку и стал смотреть, как они корчатся на земле.

— Я не сомневался, что ты не промажешь, но мне они нужны живыми.

Старик не смотрел на него, он не сводил глаз с мексиканцев, но Прентис понял. Старик уже двигался дальше, по направлению к кромке лощины, спустился вниз и направился к ним, осторожно, с пистолетом в вытянутой руке, не сводя с них глаз.

— Посмотри, как там остальные четверо. Убедись, что они мертвы.

Прентис, не задумываясь, двинулся назад. Быстро же кончился этот бой. Все длилось не больше пятидесяти секунд, но эти секунды стали самыми напряженными в жизни Прентиса. По-прежнему возбужденный, он дошел до впадины, где лежали те четверо. Он должен был держать себя в руках, хорошо подумать, сделать все правильно: отойти от кромки и двигаться по направлению к ним осторожно, не спуская с них глаз. Он ногой отшвырнул их ружья. Потом отступил назад, внимательно наблюдая, не подают ли они признаков жизни. Он увидел: у кого руки вытянуты, а у кого спрятаны. Таких было двое, и он прострелил им головы. Потом он на всякий случай выстрелил и в оставшихся.

Удовлетворенный, он поплелся назад. В ущелье перестали стрелять. Люди стояли на краю и смотрели вниз, на него. Кто-то спускался к нему в лощину. Они окружили мертвые тела, смотрели на него, и он дотронулся до своей щеки. Щека горела. Он не понял, в чем дело. Потом до него дошло. Он находился справа от старика, и одна пуля рикошетом задела его. Он этого и не заметил. Ему было не до того. Он продолжал сидеть, потирал щеку, смотрел на тела, не зная, кого застрелил старик, а кого он сам — ему было совершенно все равно; он сидел, потирал щеку и смотрел, чувствуя теперь тошнотворный запах развороченных черепов и ран. Может быть, из-за возбуждения, может быть, из-за запаха, но внезапно он нагнул голову между колен, и его стало рвать. Его рвало и рвало, казалось, это никогда не закончится.

— Черт возьми, вы правы. Господи, я прострелил головы всем четверым.

Старик взглянул на него и нахмурился.

— Я не об этом.

— А я об этом. Боже, я стрелял в них. В них вовсе не надо было стрелять. Они были мертвы. Это же было ясно.

— Конечно. А потом ты бы отошел, кто-нибудь из них приподнялся и уложил бы тебя.

— Можно было и по-другому. Я мог подождать подмоги. Господи Иисусе, я пошел один, чтобы доказать себе, что способен на это.