|
Аргония еще некоторое время простояла на ногах, а потом медленно-медленно опустилась на колени — голова ее опустилась; золотистые волосы — это последнее, что осталось от былой ее красоты — они загородили распухшее от ядовитых паров и жара лицо, они тяжко пали до самой каменистой поверхности. Она сгибалась все ниже и ниже — казалось, будто на нее сверху давила незримая пята великана. Наконец, она распласталась раскинув руки — лежала без всякого движенья, казалось, что уже мертвая, но если бы кто-нибудь склонился над нею, то услышал бы слабый-слабый шепот — всего лишь одно слово — одно слово, но в этом слове был целый ад:
— Прощай… на века… на тысячелетья…
Спустя две недели ее нашли Фалко и Хэм. Да — эти два хоббита подошли к подножью замка ворона, оставили за спиной и снежные равнины, и ледяные перевалы Пепельных гор, и раскаленные, воющие плато Мордора. Я не описываю эту дорогу потому только, что в ней не было ничего, кроме бесконечного шага вперед. За все это время они не сказали друг другу ни слова, ни спели ни одной песни, даже ни одним взглядом не обменялись. Они просто делали этот один нескончаемый шаг вперед — и неважно, что их окружало — ледяные ли поля, над которыми неслась вьюга; каменистые ли ущелья, от которых тоже исходил холод, но какой-то уже иной, каменный, словно тисками сдавливающий тела; эти ли безжизненные, растрескавшиеся долины, через которые шипели лавовые реки… нет — окружающие было совершенно не значимо для них, оно в равной степени причиняло им боль, а они помнили только об одном: у них есть цель, и они будут идти до нее, потом ползти — только это они и помнили, все же остальное представлялось теперь не значимым. Быть может, рядом с ними проносились с ужасающими завываньями темные тени, быть может несколько раз они едва не срывались в ущелья на дне которых лежал лед, или же текла лава — что ж из того — они принимали это как должное, они не испытывали страха, они просто выкладывали в борьбу, в продвижение еще хоть на несколько шагов вперед все свои силы. И все это было как сон — как кошмарный, очень долгий, но, все-таки, всего лишь сон… И последние сотни метров они действительно ползли. Ведь уже несколько дней они совсем ничего не ели и не пили, и только чудом каким-то были еще живы. Да увидь их кто-нибудь со стороны — всех изодранных, потемневших от гари, с выпирающими костями, со впавшими обесцвеченными глазами, в которых только время от времени вспыхивал живой, мучительный пламень, так непременно принял бы за еще каких-то неприкаянных духов из этой измученной, одинокой земли выползших. Где-то в глубине они понимали, что сил на обратную дорогу уже не найти — но и это их уже не тревожило… Но вот они, последние метры — вот она, вздымающаяся из разодранной земли, зияющая холодом, черная, и окруженная черной аурой твердь. Здесь чувствовалась боль — она чем-то незримым давила сверху, каждое движенье было неимоверно тяжело. Вот последние метры — пальцы обеих хоббитов одновременно вцепились в это леденящее, болью исходящее. Они вцепились из всех сил, и тут же почувствовали, как холод отчаянья переполняет их. Все было тщетно — да они с самого начала знали, что тщетно, но вот теперь, когда уперлись в этот непреодолимый тупик — теперь стало как-то особенно тяжко, и нечего уже было делать, и не к чему было стремится. Фалко даже позабыл то, что смерть должна была забрать его на морском берегу — нет — и это представлялось теперь какой-то далекой, несбыточной иллюзией. Даже и сил на то, чтобы простится уже не оставалось — да и такое, право, сильное их охватило отчаяние, что и всякое прощание казалось уже совершенно ненужным. Они уткнулись лицами в исходящую жаром, а еще ядовитым, медленно убивающим их паром лицами, и лежали так без всякого движения, словно мертвые. |
