Его внимание привлекает небольшая шкатулка, украшенная лаковой миниатюрой. Едва сдерживая нетерпение, он осматривает ее, стараясь найти потайную защелку. Не находя, в раздражении хочет оторвать крышку, но шкатулка сработана добротно, не поддается. Положив фонарик, он хватает ее обеими руками, дергает, вертит в разные стороны, пыхтит от натуги – и тщетно. Зло ругнувшись про себя, вытаскивает складной нож и пытается просунуть длинное узкое лезвие между крышкой и основанием шкатулки.

Мелодично звякнув, изящный лакированный ящичек вдруг открывается: человек нечаянно нажал на шпенек, скрытый ажурной металлической оковкой. Какое-то время пришелец стоит, остолбенело уставившись на это нехитрое, как оказалось, приспособление, затем, опомнившись, нетерпеливо роется в шкатулке. Там лежат два золотых перстня, тонкая золотая цепочка, бусы из необработанного янтаря, немного денег – около сотни рублей, черепаховый гребень и пачка писем, перевязанная крест-накрест розовой ленточкой. И все.

Человек не верит. Он снова и снова копается в шкатулке, даже вытряхивает ее содержимое на ковер, устилающий пол в гостиной, простукивает деревянные стенки и дно в надежде найти тайник. Но шкатулка отзывается глухо, и он, наскоро запихнув бумаги и украшения обратно, водружает ее на прежнее место.

Человек спешит. Все чаще и чаще он бросает взгляды на наручные часы.

Две плотно прикрытые двери ведут из гостиной в смежные комнаты. В одну из них он заходит. Комната поражает пустотой и убожеством; там находится широкая металлическая кровать, выкрашенная светло-голубой краской и застеленная старым байковым одеялом; возле нее лоскутный коврик и табурет, на котором стоят безмолвный будильник и тарелка, полная окурков; пол давно не мыт, в хлебных крошках и серых хлопьях сигаретного пепла, стены голые.

Луч фонарика выхватывает небрежно сложенные в углу, у окна, ноты. С другой стороны стоит телевизор – единственная стоящая вещь в этой комнате, не считая футляра от скрипки, который лежит там же.

Человек здесь долго не задерживается, пробормотав что-то себе под нос, выходит и открывает следующую дверь.

Это тоже спальня. Один из ее углов сплошь занят иконами самых разных размеров – от крохотных, величиной в половину тетрадного листка, до внушительных, не менее полуметра высотой, сверкающих позолотой дорогих окладов. Там же тлеет вычурная серебряная лампадка. Трепетные блики скользят по мрачным изображениям святых, и кажется, что они беседуют друг с другом неслышным для человеческого уха шепотом, что они ожили – так мастерски прописаны их лики.

Пришелец испуган. Некоторое время он стоит как истукан, не в состоянии оторвать взгляд от икон. Игра света и тени действует на него угнетающе. Судя по его поведению, он немного суеверен, хотя картина, неожиданно открывшаяся его взору, может кого угодно смутить своей таинственной, поражающей воображение живостью. Воздух в комнате густой, тяжелый, с непривычным ароматом каких-то трав. От него становится трудно дышать, уши словно затыкает ватой, а голова начинает слегка кружиться.

Наконец человек стряхивает мимолетное оцепенение. Решительно шагнув вперед, он включает фонарик.

И в это время раздается скрип кроватной сетки и чей-то сиплый спросонья голос спрашивает"

– Ада, это ты?

Человек вздрагивает, резко, словно от удара, отшатывается: фонарик вываливается из его рук, падает и гаснет.

– Кто там? – в голосе проскальзывают тревожные нотки; кто-то грузно ворочается на кровати, затем слышны шлепки босых ног.

Пришелец стоит там же, не в состоянии сдвинуться с места.

Загорается настольная лампа. В ее золотисто-желтом свете возникает рослая костистая старуха в ночной рубахе до пят, со всклоченными седыми волосами. Широко раскрыв глаза, она с испугом всматривается в бледное, как у мертвеца, лицо пришельца. Ее блеклые губы шевелятся, руки теребят рубаху.