— Ты хоть бы «пятак» свой во двор высунул, — посоветовала воспитаннику девушка. — Скоро не развернешься в загоне.

Василий Васильич равнодушно промолчал. Даша и сама понимала, что совет неуместный и даже прямо противоречащий поставленной задаче. Смирно жиреть кабану положено, а не пытаться вырваться во двор и там свинячить. Хватит уже, было, натворил дел. Забор чуть не проломил — экая крупногабаритная скотина вымахала. Но относиться к Василию, как к груде мяса и сала, которую необходимо в скором будущем выгодно продать, девушка все равно не могла. Вроде свой, и соображает что-то. Ну да куда от поросячьей судьбы уйдешь?

Даша закрыла загон, поставила ведро на место. Двор подметать не хотелось — пыль поднимется, как от смерча. Уже дней сорок стояла адская жара, даже в тени сарая земля пошла тонкими трещинами. Вода подорожала — уже пол медного «щитка» за ведро. Прямо жуть. Вроде и лето кончается, все говорят, что вот-вот дожди польют, а пойди дождись этих дождей.

Лето в Каннуте было долгим — сто пятьдесят душных дней, полных мух и воплей назойливых вороватых попугаев. Даша привыкла к мысли, что месяца здесь длинные. Именуются без затей — Первый месяц лета, Второй и так далее… Хотелось дождичка. И постоять под струями можно, и на ненасытном водохлебе Василь Васильиче сэкономить. Сейчас через день Даше приходилось ходить с ведрами на реку. Вода там, понятно, бесплатная, но на нее и смотреть противно — дерьмом и дохлятиной в нос так и шибает. Даже кабану наливать боязно. Да и шагать до ближайших Бочарных ворот не очень-то близко. К прогулкам с тяжелыми ведрами Даша привыкла, но смысл какой? Плохо жить на Западном углу — здесь речная вода хуже помоев, со всего города вода нечистоты собрала и к далекому морю уносит. Когда еще воды великой реки Оны всю гадость очистят-растворят. Зато на Западном углу самая дешевая земля. Только из-за этой дешевизны Эле, когда настоящую службу потеряла, смогла на домик наскрести. А не наскребла бы серебра хозяйка — что ты, Дарья Георгиевна, в этой жизни бы делала?

В последнее время жизнь шла спокойная. О смерти своей Даша не забыла, но вроде как притерпелась к загробному существованию. Солнце печет, Василий хрюкает, оладьи пекутся — почти жизнь. Можно сказать, повезло с чистилищем.

— Что ты на солнцепеке торчишь, да еще в полуголом виде? — распахнув дверь, строго поинтересовалась Эле. — Мне идти пора, давай помоги.

— Иду, — Даша нырнула в тень дома. Хозяйку девушка уже давным-давно не боялась. Хорошая тетка. Голос, конечно, как у рыночного стражника-десятника, — так Эле иначе и нельзя. Служба обязывает.

— Что там твой Вас-Вас поделывает? — поинтересовалась Эле, садясь за стол и подставляя «плохую» руку.

— Что ему? Хрюкает да еще пожрать выпрашивает, — сказала Даша, осторожно надевая на искалеченное предплечье хозяйки кожаный наруч.

— Да уж, хрюкает, подлец, — проворчала Эле. — Осенью мы его еще подкормим. А потом придется продавать. Он нас объест, скотина тупая. После дождей хоть и корм почти дармовой будет, но ему ведь не напасешься.

— Продадим, — согласилась Даша, затягивая-зашнуровывая ремешки наруча. — Он после дождей весу наберет, что тот бегемот.

— Продадим, угу, как же. Опять сопли распустишь. Знаю я тебя. И не ругайся, — строго добавила Эле. — Набралась гадостей. Я и в банях-то таких ругательств не слыхивала.

— Это не ругательства. Бегемот — это такой толстый дарк. Дикий.

— Тем более. Толстый дарк — это похуже любой ругани.