|
А значит, нуждаются в некоторых пояснениях. Ее «политический театр» острием своим направлен против заполонившей мир индустрии увеселения, развлечения и отвлечения от насущных проблем, против подмены реальности, нередко весьма неприглядной, действительностью виртуальной, приглаженной и подслащенной. Елинек культивирует искусство эпатажа, протеста, бунта, «искусство поиска и вопрошания» (по выражению А. Белобратова), своего рода авангардистскую шоковую терапию. В этом своем качестве писательница раз за разом наталкивается на резкое, доходящее до поношений и оскорблений противодействие не только публики, но и критики. Столь резкое и откровенное, что в конце 1990 х годов она заговорила об усталости и даже о безнадежности борьбы со злом. «Я ухожу во внутреннюю эмиграцию, – заявила она в одном из интервью в апреле 1996 года. – Для человека публичного жизнь в Австрии становится невыносимой». Тем более если этот человек способен «впадать в бешенство», когда местные СМИ преуменьшают опасности ксенофобии, национализма, манипулирования общественным сознанием.
Именно поэтому она настояла на том, чтобы премьера ее новой пьесы «Посох, палка и палач» состоялась не в Австрии, а в Германии, в Гамбургском драматическом театре. Этим жестом она хотела выразить протест против массированных нападок на постановку ее комедии «Придорожная закусочная» в венском Бургтеатре. После шумного скандала, когда практически никто в Австрии не выступил в ее защиту, она вообще хотела отказаться от жанра драмы. Но произошло дерзкое убийство четырех цыган, пытавшихся убрать доску с надписью «Цыгане, убирайтесь в свою Индию»: сработало самодельное взрывное устройство. Это событие потрясло Елинек до глубины души, и она снова решила растормошить общественное мнение, довольно спокойно встретившее известие об этом преступлении, новой политической пьесой, пронизанной гневом и яростью. Пьесу она назвала «эпитафией» погибшим, и действительно, убийство цыган, проходя лейтмотивом через все произведение, «заряжает текст, как батарею». Но замысел оказался значительно шире отклика на конкретное событие. Елинек здесь обличает глубоко законспирированную сеть правых террористов, в критическом свете выставляет австрийский менталитет, распространенную в Австрии «идею жертвы», привычку матерых «мясников» прикидываться невинными овечками, пустившую глубокие корни тенденцию замалчивать злодеяния, на которые богата новейшая австрийская история. Известно (и об этом не раз напоминает в своей пьесе Елинек), что вступление немецких войск в 1938 году в Австрию сопровождалось массовым народным ликованием, что большинство населения (за исключением, разумеется, этнических евреев) воспринимало новую власть отнюдь не как чужую и захватническую, что больше всего нацистских концлагерей (47) располагалось на территории маленькой Австрии, что руководящие посты в них занимали отличавшиеся особой жестокостью австрийцы и т. п. Писательница работает на контрастах. Вся страна переживает за больную раком девочку Оливию, которую родители долго не показывали врачам, надеясь на народных целителей, за разбившуюся во время соревнований горнолыжницу, за социальную работницу, которой, не проявив должного «гуманизма», благовоспитанные венцы не позволили купить без очереди фарш для подопечного пенсионера, – и эта же страна предпочитает не замечать подлого убийства чужаков – цыган, и, конечно же, не ворошить прошлое, не вспоминать о чудовищных по своим масштабам преступлениях нацистского режима. Используя музыкальный принцип контрапункта, Елинек перемежает банальный, выхолощенный язык прессы, радио и телевидения фрагментами пронзительных стихотворений Пауля Целана, истинной жертвы нацизма (эти фрагменты легко узнаются по эмоциональному накалу, необычному словоупотреблению и богатой метафорике). В то же время она вплетает в текст обрывки рассуждений философа Мартина Хайдеггера, пытавшегося понять причины охватившего немецкий и австрийский народы наваждения (понять – значит простить?). |
