Однажды, вдруг пробудившись, Андрей увидел, что Генрих рассматривает его. Генрих смутился, как если бы его поймали на нехорошем поступке.

            —  Что ищешь во мне? — резко спросил Андрей.

            —  Изучаю, скоро ли тебя покинет хворь, — шутливо ответил Генрих.

            —  Нет, — объявил Андрей с обычной категоричностью. — Ты хочешь знать, скоро ли я превращусь в Гар-рисона, не надо обманывать, я все понимаю, Генрих.

            Глаза Андрея так блестели, что Генрих не сумел ответить взглядом на взгляд.

            —  Я уже передавал тебе, к каким выводам мы пришли. Нарушение генетической программы на стадии зародыша, а ты все-таки взрослый мужчина...

            Андрей нетерпеливо прервал его:

            —  Чепуха, зародыш — одна из возможностей, не думай, что кентавряне, если это они, а нет сомнения, что это они, так вот, они не глупее нас, — говорил он, напла-стывая одно предложение на другое. — Посланцы, живые приборы связи, должны быть всегда, это же невозможно, если гибель одного не вызывает немедленного возникновения другого, не говорю уж, что их может быть множество, уже известные — двое, множество неизвестных, разве не так?

            Генрих наконец прервал несущийся поток речи Андрея.

            —  Рой с Арманом инструментально ищут подозрительные излучения. На поиск выделена совершеннейшая аппаратура. Пока результатов нет. Новых Спенсеров и Гаррисонов не обнаружено.

            Андрей некоторое время молчал.

            —  Слушай, — наконец сказал он и снова уставил на Генриха блестящие глаза. — Если эта судьба ожидает меня, то и тебе она грозит, хрен редьки не слаще, ты думал об этом, только не виляй, говори прямо!

            —  Не думал, — признался Генрих. Такая дикая мысль и вправду не приходила ему в голову.

            —  Тогда думай! — приказал Андрей, откинулся на подушку и закрыл глаза. Он был и похож и не похож на себя. Генрих, прождав с минуту, чтобы Андрей отдохнул, хотел заговорить, но Андрей рывком повернулся, раздраженно повторил: — Думай! И обо мне и о себе, самое худшее возможно, жестко думай, без страха, надо нам знать!

            —  Буду думать, — ласково сказал Генрих. — И хотя не о нас с тобой, но все о том же каждодневно, повсечасно думаю.

            —  Растолкуй, вы с Роем всегда так витиеваты и многословны...

            —  Я думаю о Гаррисоне. Его самоубийство для меня загадка. Ты его знал лучше всех. Не мог бы ты подсказать мне какую-либо путеводную нить?

            Андрей удовлетворенно мотнул головой, словно мысль о загадке самоубийства Гаррисона была той самой, которая должна была всех больше волновать друга.