— Пикантно, — заметил он.

— О, да, очаровательно.

— А они знают, что однажды у тебя была жена?

— Это же было вовне, дорогой, — сказала я. — Там я могла делать всё, что мне, чёрт побери, было угодно.

Я показала ему, где мы играли детьми. Мы ходили в галереи и на выставки тридов. Скайл был очарован бродячими автомами Послограда, меланхоличными с виду машинами-бродягами.

— Они когда-нибудь заходят в город? — спросил он. Они заходили, но, сколько бы он ни приставал к ним, их искусственные мозги были слишком слабы для того, чтобы рассказать об увиденном.

Конечно, он приехал в Послоград ради Языка, но замечал и другие местные особенности. Его поразили ариеканские живые машины. В домах друзей он, словно оценщик, подолгу изучал их квазиживые артефакты, архитектурные украшения тончайшей работы или редкие медицинские штучки, протезы и тому подобное. Со мной он любил прийти на самый край эолийского дыхания, подняться там на какой-нибудь балкон или смотровой мостик со стороны Послограда и наблюдать стада пасущихся энергостанций и заводов. Да, его интересовало обиталище Языка, но он видел и сам город. Однажды он начал размахивать руками, как мальчишка, и, хотя увидеть его с такого расстояния было невозможно, одна станция дёрнула антенной, как будто в ответ.

Возле самого сердца Послограда было место первого архива. Конечно, каменные завалы могли бы и разобрать, но всё стояло как было с тех пор, как здание рухнуло: полтора с лишним мегачаса, то есть больше половины местного века. Вероятно, первые строители нашего города считали, что людям необходимы руины.

Дети ещё наведывались сюда иногда, как мы когда-то, но в основном поросший травой пустырь служил убежищем животным с Терры и тем представителям местной фауны, которые могли дышать одним воздухом с нами. За ними Скайл тоже подолгу наблюдал.

— Что это? — Рыжее обезьяноподобное создание с собачьей головой быстро лезло вверх по трубе.

— Это называется лиса, — сказала я.

— Она что, изменённая?

— Не знаю. Если и так, то очень давно.

— А это что?

— Галка. Плавниковая кошка. Собака. Что-то местное, не знаю названия.

— Это не то, что называют собакой у нас, — говорил обычно он или тщательно повторял по слогам: «Галка». Но больше всего он интересовался незнакомыми туземными животными Ариеки.

Однажды мы много часов провели на очень жарком солнце. Мы сидели, болтали о том о сём, потом перестали болтать и просто сидели, держась за руки, сидели так тихо, что звери и растения забыли, что мы живые, и начали воспринимать нас как пейзаж. Два существа, каждое длиной с половину моей руки, боролись в траве.

— Смотри, — шепнула я тихо. — Ш-ш-ш. — Неподалёку какое-то мелкое двуногое существо неловко тащилось прочь, волоча окровавленный зад.

— Он ранен, — сказал Скайл.

— Не совсем. — Как всякий послоградский ребёнок, я знала, что это такое. — Смотри, — сказала я. — Вон тот — охотник. — Свирепый изменённый барсучонок в пятнистой чёрно-белой шубе. — То, с чем он борется, называется трунк. И то, что убегает, тоже. Знаю, они кажутся двумя разными животными. Видишь, у того как бы оторван хвост? А у того, который борется с изменённым барсуком, как будто нет головы? Это мозговая и мясная части одного и того же животного. Когда трунка атакуют, они разделяются: мясная часть удерживает хищника, а мозго