|
Небо по-прежнему сыпало на фьорд сахарный песок, а луна размешивала его в глубине. Хайди села рядом со мной, положила руку на мою, сжимавшую румпель, и мы вдвоем правили туда, куда стремились оба. Я заранее продумал все, что скажу, и все, что затем сделаю. Если не сейчас, то никогда. Я был уверен в себе. Давно не чувствовал такой уверенности. Прислонился к ее плечу. Чудесное начало. Тут я непревзойден. Потом меня заинтересовала ее спина. Спину недооценивают. Спиной злоупотребляют. А ведь спина – самое замечательное, что у нас есть. Я провел пальцами по этому неровному ритмическому столбу. Хайди позволила. Позволила продолжать, с одной рукой на румпеле, накрытой ее ладонью, меж тем как другая рука отправилась в большое путешествие по ее коже, пока что поверху, отрывочными, короткими движениями, которые приведут меня внутрь. Луна все размешивала песок. Мимо прошел грузовоз, железо в воде, два иллюминатора над самой ватерлинией, похожие на белые колодцы, наклоненные к западу, – сперва я думал, что нас качают носовые волны от этого тяжелого ночного судна или сильная кильватерная струя, но качке не было конца, она слабела, и становилось только хуже. Вода и ветер швыряли моторку, мы стояли вольно, среди пены и бурунов, пока все затихало, медленно, но верно, как танец, движения которого замирают одно за другим, пока наконец не расслабляется последний мускул, крайний в мыслях и самый последний в ежедневнике, а одновременно бралась за дело другая сила, беззвучная энергия, которая вращала нас круг за кругом, сперва мягко и соблазнительно, как в добром цирке, в пыли, в воде, так я думал, успел так подумать, потому что мысли уносят меня прочь, в тот раз уже унесли прочь. Хайди потеряла опору и упала на дно, румпель вывернулся из моей руки, я рухнул на Хайди, поднялся, никогда мне не было до такой степени страшно, никогда я не был счастливее. Мы умрем, сказала Хайди. И тут нас ослепили прожекторы. Пришло спасение – спасение и конец. Оттуда звала мама. Берегись! Тетушки едут! Сон покидал меня в манеже аплодисментов и опилок, а я успел подумать: это явь. Тоже явь. Тебя обманули? Ты разочарован? Это могло быть взаправду. Мечты – мое продолжение. Вот так они начинаются, мои мечты.
8
Берегись! Тетушки едут! Я стоял на пристани, смотрел, как швартуется «Принц», так называемый отцовский паром, который доставлял мужей соломенных вдов на дачи, где они недолгое время будут наслаждаться летом в обществе своих семейств, а вечером в воскресенье отправятся в обратный путь и снова вернутся в свои конторы, что им определенно по душе. Одеты они в серые брюки, отутюженные стрелки на которых успели размякнуть, и в белые рубашки с огромными, как тракторные колеса, пятнами пота под мышками, лица уже залоснились и покраснели. Они походили на клоунов, эти серьезные мужчины, – на клоунов из летнего цирка. По всей вероятности, то есть почти наверняка, они выпили не по одному пиву в Скансене, набираясь храбрости перед отъездом, а вдобавок придумывая хитроумные оправдания и вранье, ведь мужьям соломенных вдовушек всегда есть о чем соврать, в частности и насчет того, что они пили пиво в Скансене перед отъездом. Словом, была суббота. Среди этих потешных господ находились и Тетушки, круглым счетом четыре, единственные дамы на борту в ту субботу. Они стояли тесной кучкой и с помощью тростей держали ненадежных мужчин на должном расстоянии, хоть я и сомневаюсь, чтобы кто-то из этих людей вздумал добровольно на них наброситься. Как вдруг, откуда ни возьмись, возник Ивер Малт, подошел ко мне, заложив руки за спину, без рыболовных снастей, как всегда босой. На душе у меня стало муторно. – Папашу своего ждешь, да? – спросил он. – Угу, и его тоже. А ты не рыбачишь? – Рыбы у меня достаточно. – Достаточно? А это сколько? – Достаточно – значит, на обед хватит. Думаешь, я рыбачу для развлечения? – А ржавые коляски и сломанные велики? Их-то когда будет достаточно? – Когда отец решит, что достаточно. |
