Яков Ильич Мягкий крепко стиснул зубы и взялся за тяжёлую, физическую работу для твёрдых мужчин. В основном он работал грузчиком, но ещё и в сталелитейном цехе умудрился подрабатывать… Кстати, в сталелитейном цехе ему выжгло глаз; но он ещё крепче сжал зубы и уже на следующий день, с дымящейся пиратской повязкой на пустой глазнице, продолжил трудиться. …Через три месяца денежки были собраны и Мягкий отправился в Мебельный. Конечно, ему не повезло — в подворотне на него напали пьяные подонки, избили, деньги отобрали и убежали.

Мягкий быстро оклемался; вспомнил Аллочку, стиснул зубы и вновь взялся за работу для твердых мужчин…

По истечении следующих трёх месяцев Яков Мягкий выглядел как ком из напряженных до предела мускул и нервов. Дотронься до него — прям гранит, а не человек. Над ним посмеивались:

— Тебе фамилию пора менять! Какой там Мягкий? Твёрдый! Твержайший! Яков Твержайший, разве ж плохо?!

Однако Яков Ильич не улыбался; стальными буграми напрягались его желваки; и хрипел он:

— Алла!.. Алла!.. Алла!..

И вот свершилось! Постель куплена, принесена, установлена. Грузчики ушли, и Яков Ильич остался в привычном одиночестве.

Стальной грудой, острым углом склонился Мягкий над постелью, и прохрипел:

— Скоро Она должна прийти…

Затем ноги его с сухим треском подломились, и он рухнул в мягчайшее постельное море.

И вот тогда началось…

Перенапряженные мускулы и нервы разом расслабились, и Яков Ильич, некоторое время потикав вместо отсутствующих часов, заснул.

Проспал он ровно двадцать восемь часов и три минуты. Проснувшись, почувствовал приятнейшую истому, тепло, блаженство и расслабленность. Честно говоря, его уже совсем не интересовала Алла, и вообще — ничто в мире не интересовало гражданина Мягкого.

С трудом ворочая обмякшими губами, он тихонечко пролепетал:

— И зачем мне куда-то подниматься? Мир такой плохой, жестокий. В нём столько боли. Я уже нашёл свой рай. Он в этой постели. Посплю ещё пару часочков…

Он проспал двое суток, а когда проснулся… впрочем, и не проснулся, а так — слегка из сна выглянул, и даже век не раскрыл… Хотел сказать: "Хорошо то как" — но даже и на это не хватило у него сил. Вновь Яков Мягкий заснул.

Тело его преображалось. После шестимесячного рабского труда, оно жаждало успокоения. Мускулы больше не хотели быть мускулами, а кости — костями. Слишком многое они претерпели, и теперь хотели одного — спать.

И тело Мягкого становилось всё более мягким. Расплывались, разжижались черты. Вместо заострённости теперь преобладала мягкость. Итак, он расплылся по форме кровати, стал мягким, и податливым.

Яков Мягкий превратился в одеяло.

У Якова Мягкого был единственный родственник — троюродный брат Шафрон Проныра. Когда он узнал, что Яков пропал, так незамедлительно приехал к нему в гости; осмотрел его жилище и был очень разочарован, когда обнаружил, что единственная вещь, которую можно продать — это постель.

Правда, когда Проныра узнал, сколько эдакая постель стоит, он присвистнул, рассмеялся и долго потирал свои узкие, поросшие синим мхом ладошки. А когда он выяснил, что мягчайшее, розовое одеяло, которое исходило приятнейшим теплом, не входит в стандартный набор — Проныра смекнул, что с людей тёмных можно содрать втридорога.

И вот тогда Шафрон Проныра разразился затяжным басистом хохотом классического злодея.

Тёмный человек нашёлся, и этим тёмным человеком волей случая оказалась Алла Неблоха.

Кстати, с Аллочкой, после памятного визита к Якову Ильичу Мягкому, приключилась большая беда. Вернулась она к себе домой, и среди ночи была разбужена сильнейшим жжением на лице.