У него была лаборатория, это когда он уже стал постарше. Птиц он никогда не ловил, они слишком быстро двигались, он ловил тех, кто помедленнее. И держал в банках и жестянках, на доске, подвешенной в глубине леса, у самого болота; он проложил туда тайную тропу, пометил еле видными зарубками на стволах, зашифровал. Иногда он забывал их кормить или ленился идти вечером по холоду, не знаю; когда я в тот день пробралась туда, одна змея уже подохла и несколько лягушек тоже, кожа у них пересохла, а желтые животы вздулись, и рак плавал в помутневшей воде всеми ногами кверху, как у паука. Я вылила содержимое этих банок в болото. Остальных, которые были еще живы, отпустила. Перемыла склянки и жестянки и снова аккуратно расставила в ряд на доске.

После обеда я спряталась, но к ужину пришлось выйти. Он не мог ничего сказать при родителях, но он знал, что это я, больше некому. От злости он прямо побелел, глаза прищурил, будто ему было плохо меня видно. «Они были мои», — сказал он мне. Потом он наловил новых, сменил место и мне не показал. Я все равно потом нашла, но опять их выпустить побоялась. И из-за моей боязни они погибли.

Я не хотела, чтобы существовали войны и смерти. Я хотела, чтобы их не было, и рисовала только кроликов возле разноцветных домишек в виде пасхального яйца, а над плоской землей, честь по чести, кружочки солнца и луны, вечное лето: я всем желала счастья. Но его рисунки оказались правдивее — взрывы, разорванные тела солдат; он был реалист, это его и спасло. Один раз он чуть не утонул, но больше он этого не допустит, ко времени своего отъезда он уже вполне созрел.

И пиявки тоже оказались на прежнем месте — в толще теплой озерной воды, молодые, похожие на пальцы, свисали со стеблей водяных лилий, более крупные плавали у поверхности, плоские и мягкие, как лапша. Мне они не нравились, но неприязнь ничего не извиняет. Они не мешали нам купаться в большом озере, но мы все равно вылавливали пятнистых, «плохих», как он их называл, и швыряли в костер, когда не видела мама: она запрещала жестокости. А меня это не особенно смущало, если бы только они там подыхали сразу, но они выползали из огня и, беспомощно извиваясь, облепленные пеплом и иглами, мучительно волоклись в сторону берега, будто чуяли, где вода. Тогда он их подбирал двумя палочками и снова бросал в огонь.

Нет, нечего винить город, инквизиторов школьного двора, мы были не лучше, просто у нас были другие жертвы. Станем как дети — как варвары, вандалы; это все в нас, прирожденные свойства. В голове у меня что-то замкнулось, пробежало от руки по синапсам, отрезало путь к отступлению; нет, не то, не тот поворот, искупление не здесь, я что-то проглядела.

Мы дошли до большого озера, загрузили лодки и спихнули их на воду, протащив через завал из бревен. На берегу залива поваленные деревья и нумерованные столбики показывали, где прошли изыскатели, присланные компанией: она планирует здесь возведение электростанции. Моя страна, проданная или затопленная, — резервуар; вместе с землей продаются и люди, и звери тоже — бесплатное приложение. Дешевая распродажа, так это называется, и начало потопа зависит от того, кто победит на выборах, и не здесь, а в другом месте.

Глава шестнадцатая

Пошел шестой день, надо было завершать поиски, последняя возможность, завтра приедет Эванс, чтобы увезти нас обратно. Мозг мой лихорадочно работал, заделывая провалы, покрывая пустоты мелким шитьем чисел и расчетов, я должна была довести дело до конца, я еще никогда ничего до конца не доводила.