|
– Я действительно вел себя неосторожно. И нарвался по собственной глупости. Прости меня, ладно? Впредь я постараюсь не быть таким идиотом. Просто я еще ничего не знаю. Для меня все это ново. Я не знаю, что правильно, а что – нет. Мне никто ничего не рассказывает, кроме Кристиана. – С каждым словом он все больше и больше злился. – Ты говоришь, ты меня любишь, но я не чувствую, что ты относишься ко мне как к сыну… ты относишься ко мне так, словно я твой сексуальный раб пополам с декоративной собачкой. Когда я веду себя хорошо, ты гладишь меня по головке, а если я делаю что-то, что тебе не по вкусу, ты орешь на меня и делаешь мне больно. Но ты меня ничему не учишь, ничего мне не объясняешь. Какой же, спрашивается, из тебя отец?!
Никто сделал паузу, чтобы набрать воздуха. В полумраке он не различал лица Зиллаха – только две яркие зеленые точки. – Вот что я хочу тебе сказать, – продолжал он, отдышавшись. – Больше не делай мне больно. Никогда. Я тебя люблю. Я хочу быть с тобой. Но больше никогда не делай мне больно. Я не Молоха или Твиг. Я не буду терпеть. Мне надоело терпеть. Зиллах смотрел на него. Постепенно огонь у него в глазах стал затухать. Его взгляд сделался оценивающим и холодным. – Стой здесь, – сказал он. А потом Зиллах сделал странную вещь. Опустившись на колени рядом с Уолласом, он задрал его брюки снизу, так чтобы стали видны лодыжки. Потом Зиллах запустил руку в карман своего алого шелкового пиджака, и тут Никто догадался, что он собирается делать. Он хотел отвернуться, но продолжал беспомощно наблюдать за тем, как Зиллах открыл свою бритву с перламутровой рукояткой и сделал два аккуратных надреза чуть выше пяток Уолласа. Лезвие прошло сквозь носки, сквозь тонкую старческую кожу и сухожилия, словно сквозь масло. Никто видел, как Зиллах остановился, наткнувшись на кость. Уоллас уже не молился. Он только дрожал всем телом. – Стой здесь, – повторил Зиллах. Никто чуть ли не ждал, что сейчас он взлетит по кирпичной стене и заберется обратно в окно. Но Зиллах прошелся пешком до конца переулка, глянул через плечо на Никто и открыл дверь на лестницу, что вела на второй этаж. Никто не мог заставить себя посмотреть на Уолласа. Он смотрел в землю – на россыпь битого стекла и на горы мусора. Что-то сверкнуло у самой его ноги. Серебряный крестик. Никто долго смотрел на него, потом нагнулся, поднял и засунул поглубже в карман. Зиллаху очень не понравится, если он узнает, что Никто подобрал этот крест и оставил его себе. Как-то все плохо. Через пару минут Зиллах вернулся вместе с Молохой и Твигом. Кристиан еще спит, сказали они. Они потом ему все расскажут. Это будет сюрприз. Но у Никто было стойкое подозрение, что они не стали будить Кристиана только из жадности. Уоллас уже потихонечку истекал кровью. Кровь из разрезанных лодыжек выливалась малыми порциями в ритме ударов сердца. Молоха с Твигом жадно припали губами к ранам. Никто отрешенно подумал, что крупные вены на ногах могут сойти за соломинки для питья. Зиллах приподнял безвольную руку Уолласа – ту самую, которую он сломал. На ладони тоже была кровь. Уоллас порезался об осколки стекла. Зиллах вновь открыл свою бритву. Он провел лезвием по ладони Уолласа. Зиллах припал к ране губами, и по его подбородку потекла тонкая струйка слюны, подкрашенной кровью. У Никто в животе заурчало. Он шагнул вперед и опустился на колени рядом с Уолласом. Щека его деда лежала на осколках разбитой бутылки. Глаза были открыты – в них еще теплилась искра сознания. Ярость и боль. По крайней мере я могу сделать так, чтобы тебе больше не было больно, – подумал Никто. Он приник губами к горлу Уолласа, где еще бился слабенький пульс. Кожа здесь была мягкой и сухой и по ощущениям – очень старой. Подавив хриплое рыдание, Никто впился в горло Уолласа своими заточенными зубами. |
