Из прутьев и лиан они мастерили клетку. Совсем небольшую — чтобы в ней поместился скорченный человек. У пленницы не было сомнений в том, для кого эта клетка предназначается. Она изогнулась всем телом и отчаянно заверещала, словно пойманная в ловушку росомаха, но на подручных шамана это не произвело ни малейшего впечатления. Они даже не заметили ее крика. Они продолжали работать с нечеловеческой быстротой и полным равнодушием к происходящему вокруг.
И скоро клетка была готова. Шаман схватил Зонару за волосы и втолкнул туда. Ей пришлось поджать ноги и притиснуть их к груди, чтобы поместиться. Иначе — шаман показал ей это с отвратительной ухмылкой — все «лишнее» будет отрезано острым ножом. Руки невыносимо болели. Ныли локти и плечевые суставы. Веревка врезалась в тело все глубже, причиняя страшную боль. Зонара тихонько подвывала и стукалась виском о плетеную решетку. Она подумывала о том, чтобы перегрызть прутья, но когда попыталась сделать это, то обнаружила, что волокна очень плотны. Она едва не сломала зуб.
Однако теперь — в этом не оставалось сомнений — Конан предупрежден об опасности. Если он и не слышал криков Зонары, то гром тамтамов не мог не достичь его слуха. Киммериец начеку. Он придет и выручит ее. Он всегда приходит, думала Зонара. В тоске она погружалась в сон, но по-настоящему заснуть не могла: больное тело всякий раз вырывало ее из небытия и заставляли возвращаться к страшной реальности.
А солнце совершало свой обычный путь но небосводу, чтобы затем внезапно, как это обычно бывает иа юге, скрыться за горизонтом и оставить мир во власти глубокой ночной тьмы.
И духа, таящегося в развалинах потерянного города.
Позднее Конан пытался убедить себя в том, что проклятые дикари не нашли бы его, притаившегося в зарослях, если бы он сам того не захотел. Но это была неправда. Они подобрались незаметно — вот в чем дело. И «проклятыми дикарями» киммериец называл их не потому, что они были черными, обнаженными, вымазанными белой глиной и разрисованными соком раздавленных растений. Конан и сам был горазд на подобные вещи. Нет, в самих этих людях он ощущал нечто первобытное, сверхъестественное недоступное даже его варварскому рассудку. Возможно, они находились в полной власти демона, Конан в точности не знал. Он только улавливал мощные эманации зла, исходящие от этих людей.
Нет, он не испугался. Он знал, что злые духи существуют, и не раз одерживал над ними верх. И сейчас неприятным было только одно: они все-таки ухитрились подобраться к нему незамеченными.
Вопли Зонары достигли ушей Конана уже давно, и он таился, обдумывая, как освободить ее. Кроме того, сообщница предупредила его о том, что в развалинах, помимо шамана и духа, обитают какие-то люди.
Они навалились на пего целой толпой. В отчаянной схватке Конан успел сломать одному шею, а другому — руку, так что разрисованный дикарь с отчаянными криками покатился по земле, тряся в воздухе конечностями. Остальные, скаля зубы, набросились на варвара и прижали его к траве. Конан тяжело перевел дух. Его могучая грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Дикари с устрашающей быстротой связали Конана веревками, сплетенными из лиан, и принялись ходить вокруг поверженного пленника, притоптывая по земле в каком-то ужасном, противоестественном ритме, который — как показалось Конану — сбивал человеку дыхание, заставлял сердце биться с перебоями.
Нет уж, такому не бывать, решил про себя киммериец. Он набрал в грудь побольше воздуха и заорал боевую киммерийскую песнь, взывая к Крому, духам павших предков, к своему мечу, к крови врагов. Это громовое пение заглушало стук тамтамов, доносящийся, как казалось, отовсюду, И сбивало дикарей с ритма. Вот один из них споткнулся и едва не упал, а второй налетел на танцующего впереди. Строй сломался. Перья, украшающие спутанные курчавые волосы подручных шамана, затряслись, словно в испуге. |