– Ну, я-то знаю по крайней мере одну творческую личность, которая не имеет пороков, – улыбнулся Гуров. – Но, видимо, эта личность просто счастливое исключение. Будем работать с тем материалом, который есть. Что выросло, то выросло.

– Пожалуйста, отнесись к бедному Генке со снисхождением, – попросила Мария. – Я знаю, ты не терпишь неряшливости и легкомыслия, но ему и так уже досталось… И если все его жалобы окажутся выдумкой, то… Ну я не знаю… Постарайся привести его к нам, что ли… Все равно нужно будет думать, как ему помочь. Я постараюсь найти хорошего психиатра.

– Да уж, психиатр нам не помешает, – согласился Гуров. – Даже в том случае, если у нашего родственника имеются реальные причины чего-то опасаться.

– Ну, не отчаивайся! – ласково сказала Мария. – Может быть, все не так плохо. Мне кажется, ты сумеешь помочь.

Гуров не был в этом уверен, но спорить не стал. Он был страшно рад, что намечавшийся семейный разлад разрешился так скоро и благополучно. Он поехал в главк, дав себе мысленно зарок никогда больше не повторять подобных ошибок. На душе у него стало легко и спокойно, и даже предстоящая встреча с неряшливой творческой личностью уже не раздражала его. Тем более что перспектива этой встречи откладывалась, как он понял, на довольно неопределенное время.

Однако тут Гуров ошибался. Пока он добирался, произошло много событий. Милейший Генка Перфилов успел созвониться с Марией, все выяснить и оказаться у главка раньше Гурова. Когда тот подходил к подъезду, Перфилов уже ждал его, но почему-то не у входа, а на углу. Было очень заметно, что фотограф нервничает. Бутылка пива, зажатая в его правой руке, сильно раскачивалась, грозя расплескать свое содержимое на одежду Перфилова. Как раз в тот момент, когда Гуров собирался окликнуть его, он с грехом пополам поднес ее ко рту и сделал огромный судорожный глоток. Да, должно быть, припекло его здорово.

Как ни странно, Гуров узнал Перфилова сразу. Он вспомнил, что однажды ему приходилось видеть этого человека. Он появлялся в театре на какой-то премьере – с поздравлениями и цветами. Они даже немного общались, кажется. Впрочем, Гуров не обратил тогда на этого человека внимания. Перфилов был слегка пьян и немного рисовался, а этого сочетания Гуров всегда терпеть не мог. Неудивительно, что он так быстро выбросил дальнего родственника из памяти. Правда, время от времени родственники имеют обыкновение напоминать о себе, в чем Гурову и предстояло теперь убедиться.

Перфилов действительно выглядел неважно. От Марии Гуров знал, что ему тридцать пять лет, но сейчас ему запросто можно было дать больше сорока. Первое впечатление о Перфилове осталось у Гурова совсем другое – когда-то это был круглолицый, румяный и, в общем-то, симпатичный мужчина. Теперь перед ним стоял измотанный, даже изможденный человек в обвисшем костюме и с траурной каймой под ногтями. Серая кожа на щеках была покрыта морщинами. В глазах стояли страх и неуверенность.

Завидев Гурова, Перфилов виновато улыбнулся и как-то осторожно, бочком приблизился. Гуров остановился и на всякий случай спросил:

– Геннадий Валентинович? Я не ошибся? Однако быстро вы! Признаться, не ожидал!

– Да вот подумал, что тянуть? – пробормотал Перфилов, втягивая голову в плечи. – Но если вы заняты…

– Я занят, конечно, но это ничего, – радушно ответил Гуров. – Мы и с вами сейчас разберемся, и с прочими делами тоже. Мы тут как Цезари, понимаете…

Перфилов не отреагировал на шутку. Он терпеливо и даже подобострастно слушал Гурова, но его интересовало прежде всего что-то конкретное.